Синдром удава

Здесь, в Половинке, где проживали в основном бесправные ссыльные, Петюшкин был полновластным наместником. В его руках оказалось снабжение населения продовольственными и всеми другими товарами первой необходимости. Благодаря этому мощному — особенно для послевоенного голодного времени — рычагу в зависимости от него оказались все основные оплоты власти — горсовет, прокуратура, спецкомендатура и даже горком партии. Одних подкупали щедрыми подачками, других устраняли под разными предлогами. Было несколько странных несчастных случаев в шахтах: одному упал на голову кусок породы, другого нашли мертвым в заброшенной подземной выработке. Вся корреспонденция и местная печать находились под строгим контролем. В центр шли только победные рапорты об успехах и достижениях. Из центра сюда — награды начальству и пожелания еще больших успехов трудящимся; это ссыльным женам и детям тех, кто был расстрелян или раскулачен в тридцатые годы. Несмотря на строгую цензуру, кое-что все же просачивалось. Чтобы не переполнялась чаща терпения — сменили прокурора. Вновь присланного молодого прокурора Петюшкин попытался подчинить сначала лаской, потом посулами, а там уж анонимными угрозами. Не вышло. А люди поверили новому прокурору. Стали приходить к нему со своими обидами и жалобами на притеснения и издевательства местных воротил. А те в свою очередь не могли простить прокурору, что он рьяно вступался за обворованных, оболганных, прижатых к стенке. Он вскрыл нарушения и подлоги, фальшивые рапорты, махинации с продовольственными товарами, уходящими на сторону, минуя магазины и шахтерские столовые. Обнаружились приписки к выполнению плана угледобычи. Стали известны и «амурные» дела управляющего, а в общем-то, его постоянные паскудства.

Думая, что сможет вывести на чистую воду высокопоставленную банду, Григорий Иванович подписал сам свой смертный приговор.

Однажды вечером ко мне в кабинет зашел новый заведующий коммунальным хозяйством. Под большим секретом он сообщил, что составляется список для отправки на строительство каких-то объектов на островах в Заполярье и что в этот список включен и я... Перспектива остаться там навсегда — меня не устраивала.

Надо было принимать какое-то решение. Отправка могла произойти внезапно, без предупреждения. Такая практика была мне уже хорошо знакома...

Здесь, в Половинке, не осталось никого, кто мог бы меня отстоять. И я решил в тот же вечер выехать в Москву.

Повидался с Виктором Ивановичем. Рассказал ему обо всем. Попросил завтра вечером зайти ко мне и, не застав меня дома, утром следующего дня сообщить в спецкомендатуру о моем исчезновении.

Виктор Иванович сначала наотрез отказался, и мне стоило большого труда убедить его это сделать. Ведь в противном случае ему грозит расправа, а о моем отъезде они все равно узнают. Донесут другие. Я же за это время успею уехать далеко. Виктор Иванович ушел, а я ждал Лиду, и не знал, как сказать ей о принятом решении. Она пришла и сначала не поверила мне, думала, что это шутка. Потом разрыдалась, и ничто не могло ее успокоить. Может быть, не стоило говорить ей правду...

Я не вписался в круг половинковской партийно-блатной элиты и потому должен был или подчиниться, или подлежал уничтожению вслед за прокурором. 

Смертельную опасность я научился чуять безошибочно и загодя, а посему снова решил бежать, в пятый раз, но теперь уже от «наших».

28. Снова в побеге

Поезд из Молотова на Москву прибывал в Поливинку в полночь. Стоянка — одна минута. Я знал, что станция была под постоянным надзором спецкомендатуры, и меня могут задержать при посадке. Билеты на поезд продавали только по разрешению комендатуры или по командировочному удостоверению.

Решил ехать без билета. В подвале дома нашелся кусок латунной трубки и трехгранный напильник. Несколько ударов молотка и «трехгранка» — ключ для вагонных дверей — готова.

С наступлением темноты я вышел из дома. Вещей с собой никаких не взял, чтобы руки были свободны. Станцию обошел стороной и спрятался за штабелем шпал.

Темная осенняя ночь помогала оставаться незамеченным. Накрапывал дождь. По пустынной платформе прохаживался человек, другой время от времени выглядывал из приоткрытых дверей станционного барака. Спецкомендатура блюла службу.

Но вот вдали засветились огни поезда. Как только он поравнялся со мной, я побежал под его прикрытием к станции.

После минутной стоянки поезд снова тронулся, я вскочил на подножку предпоследнего вагона, с противоположной от платформы стороны.

Состав набирал скорость. От холодных поручней руки, отмороженные еще в фронтовую зиму 42-го, сразу закостенели. Поток встречного ветра продувал насквозь.

Долго не решался открыть дверь в тамбур своим ключом. А когда окончательно продрог и решился, то сначала не мог разжать пальцы. Потом никак не удавалось достать из кармана ключ. Отогревая руки, чуть не сорвался с подножки. После долгих усилий наконец открыл дверь и вошел в тамбур. Не успел отогреться, снова пришлось спуститься на подножку. Поезд подходил к станции. Так повторялось в течение ночи несколько раз.