Синдром самозванца

— Верно, — сказал я. — Причем, едва это заметив, он сначала убеждается, что зарегистрировал истинное отклонение, от которого ему некомфортно, затем преследует жертву, изучает ее, выбирает подходящий момент и совершает преступление. Способ убийства хорошо знаком — умерщвление химическим веществом. Скорее всего, он разбирается в химии, потому что использует разные формы яда: не только сухое вещество, но и жидкость. Если ты плохо знаком с химией, то можешь сомневаться в эффективности одной из форм. Вдруг испарится? Вдруг нужна доза больше? Вдруг разъест емкость для хранения? А он уверенно жонглирует специфическими знаниями, которые должен был где-то получить. Это может быть врач, физик, химик, человек, работающий с химикатами на производстве. Но если сюда наложить другие составляющие профиля, требующие наличия свободного графика, возможность активного передвижения по миру, то круг сужается, например, до успешного, высокооплачиваемого врача, который большую часть времени работает на себя.

— Разве такие есть? Разве не нужна лицензия для осуществления врачебной деятельности?

— Нужна, конечно, — ответил я, — если ты работаешь в какой-нибудь клинике на полставке, это обеспечивает тебе лицензию, а на самом деле основной доход идет за счет частных консультаций.

— Ничего себе. И люди пользуются такими услугами?

— Еще как. Врачей мало, а толковых еще меньше. А тех, кому не все равно, вообще единицы. Найдешь такого — и вцепишься в него железными когтями.

— И у вас есть подозреваемый?

— Есть, — ответил я. — Мне как раз позвонил детектив ПАР с сообщением, что наш подозреваемый покинул страну.

— Его можно объявить в международный розыск? — спросила Полина.

— Можно, — ответил я. — Но улик для этого недостаточно. Видишь ли, я считаю, что доктор не сам совершал преступления. Он использовал кого-то, кем-то манипулировал. Угрожал чем-то. Ровно так же, как поступил с Павлом. Для того чтобы доказать причастность в таком случае, нужно выявить мотив и найти исполнителя. У меня нет ни того, ни другого.

— И что же делать?

— Пока не знаю. Но скоро узнаю. Идем, нам уже пора.

Это было ужасающее зрелище. Жанна была похожа на покойницу. Белая, иссохшая, болезненная, вся утыкана трубками, в окружении пищащих аппаратов. Ее маленькое тело утопало в темно-синей больничной постели, руки сложены поверх одеяла. Я не узнал ее. Говорят, что смерть делает человека другим. Болезнь поступает так же.

— Глубокое повреждение головного мозга, разрыв аневризмы и в результате обширный инсульт, — сказала врач-невролог, та самая, которая взялась за лечение по протекции от Поли. — Стабильная кома, мне очень жаль. Активности мозга практически никакой. Скорее всего, она никогда больше не проснется. Все, что мы можем, — это стабилизировать ее состояние, а дальше ей будет нужен пожизненный уход.

— Сколько вы можете продержать ее здесь? — спросила Поля. В глазах у нее стояли слезы.

— Максимум десять дней, — ответила врач, — дальше обязаны выписать. Из опеки еще не звонили, я думаю, через неделю начнут интересоваться.

— Спасибо, мы что-нибудь придумаем.

— Я вас оставлю, но ненадолго, хорошо?

— Да, спасибо.

Врач оставила нас одних в палате. Помимо Жанны здесь лежали еще три женщины примерно в таком же состоянии. Они были без сознания, подключены к аппаратуре. Судя по табличкам, прикрепленным к спинкам кроватей, Жанна среди них была самой молодой, хотя по внешнему виду этого не скажешь.

— Я не понимаю, почему это все случилось с ней, — сказал я. — Сначала шизофрения, потом удар за ударом. Удар за ударом.

— Проклятие какое-то, — ответила Поля. — И что сейчас делать, Вить? Если мы ее не устроим в нормальный хоспис, опека отдаст ее в какую-нибудь сраную больницу, где ее даже мыть не будут. И сиделку не наймешь. И навестить не придешь. Все запретят.

— Я в курсе, — сказал я. — Я постараюсь ускорить процесс или договорюсь с опекой, чтобы они не препятствовали размещению Жанны в нормальном хосписе.

Я взял Жанну за руку. Она была совсем тонкой, кожа и кости. Полное истощение. Но все же теплой. У Жанны всегда были ухоженные руки, аккуратные ногти и приятно пахла кожа. Сейчас это были сухие ладони очень больной женщины. Ногти отросли, и под ними скопилась грязь. Полина села на край кровати и провела ладонью по Жанниным волосам, ломким и блеклым.

— Я всегда завидовала ее волосам, — сказала Поля, — ей же вообще ничего с ними делать не нужно было. Помыла, посушила, расчесала — и вперед. Локоны сами вились. А у меня миллион баночек, бутылочек, масочек, чтобы они просто не выглядели как мочалка. Поэтому я сбрила их на фиг.

— Тебе очень идет.

— Спасибо. Давай накрасим ей ногти? Она любила ходить с маникюром.

— Это реанимация, тут нельзя, — ответил я. — Ногтевая пластина — показатель насыщения крови, давления и еще чего-то там. Обрати внимание на женщин, все лежат с руками на поверхности. У кого был лак на ногтях — стерли.

Я помнил это еще с первой реанимации Жанны. Когда я пришел навестить ее, она показала мне два пальца, по одному на каждой руке, с которых медсестры сняли лак, чтобы видеть ногтевую пластину.