Синдром отката

Короче говоря, Руфус бросил – или, по крайней мере, отложил на будущее – претензии на то, что патрулирует воздушное пространство над ранчо своей личной армией дронов, и все силы направил на помощь Тордис, Кармелите, Цолмон и Питу в тренировке орлов. На военном жаргоне они были «командой синих», готовящейся защищать ранчо от врага, он – «командой красных», симулятором противника, к сражению с которым готовились «синие». И прозвище Рэд, которым здесь его звали все, отлично сюда подходило. У Руфуса снова появилась история, которую он мог рассказывать самому себе, сидя в прохладной тени карьера и латая дроны, распотрошенные разъяренными хищниками, – история о том, зачем он здесь и какой во всем этом смысл. Эту историю он рассказал бы и Т. Р., если бы тот спросил. Но Т. Р. не спрашивал.

Киберабад

– Мы считаем, что ты готов ходить, – сообщила доктор Банерджи, когда его извлекли из резервуара, сняли с головы прозрачный шар, отсоединили провода за ушами и дали возможность принять душ и одеться.

В первые дни после того, как к нему вернулось сознание, «одежда» для него означала больничную рубаху-распашонку. Теперь он носил футболки, тренировочные штаны и простую повязку на голове. Ни одну футболку не приходилось надевать дважды: каждый день появлялись чистые. В основном с названиями и логотипами команд кабадди, изредка упоминался и хоккей. Что такое кабадди или хоккей, он теперь представлял себе очень смутно; но, как видно, их любители были готовы делиться одеждой.

Что до повязки, первое время он не совсем понимал, что это: то ли какое-то медицинское приспособление – с его головой чего только не делали! – то ли просто головной убор. Некоторые из тех, кто его навещал – в основном они называли себя его родными и друзьями, – тоже носили повязки на головах. Как правило, намного сложнее, чем у него. Ему почти всю голову выбрили по медицинским причинам, а они отращивали длинные волосы, закручивали их в этакий узел надо лбом и обвязывали сверху повязкой, которую называли «тюрбаном». На правом запястье они носили такие же металлические браслеты, как у него, и это тоже что-то значило.

Сейчас он сидел в кресле-каталке в своей «гостиной», а напротив за столиком устроилась доктор Банерджи, симпатичная женщина лет сорока. И по обеим сторонам от нее обычная свита: пара… трудно сказать, кто они такие. Помоложе, на вид сообразительные и энергичные, всегда улыбаются.

– Я уже несколько недель хожу, – сказал он.

– Я имею в виду, без ходунков, – уточнила она.

«Ходунками» у них называлась кубическая рама на колесиках, внутри которой передвигался он до сих пор, когда ему случалось ходить. Рама предотвращала падение и серьезные травмы, когда он терял равновесие.

– Сегодняшние результаты более чем обнадеживающие. За последние несколько недель проприоцепция у тебя стабильно улучшается, но в последние дни это что-то фантастическое. Нам наконец-то удалось прочно подключить твой мозг к гироскопам! И одновременно начали «схватываться» нейронные цепи. То и другое вместе позволяет сказать, что чувство равновесия у тебя сейчас лучше, чем у олимпийских гимнастов, проприоцепцию которых измеряли в ходе контролируемых экспериментов…

– Ладно, тогда к черту все это, – сказал он.

Одним движением отстегнул ремень, приковывающий его к креслу, и встал. Кресло, оттолкнувшись от его ног, покатилось прочь и с металлическим звоном ударилось о стену. Доктор Банерджи ахнула от ужаса. И зря. Где он находится в пространстве – он знал точно.

– Не так резко, Лакс! – воскликнула она.

Лакс. Еще одно из его имен.

– Пожалуйста, сядь! Сначала нужно провести проверку в контролируемой среде…

Доктор Банерджи вскочила, словно хотела удержать его силой. Забавная мысль: весила эта женщина вполовину меньше Лакса. Потеря равновесия не мешала ему заниматься на тренажерах, и он быстро нарастил мышечную массу, потерянную за те несколько месяцев, пока лежал без сознания.

А вот ее коллеги только радовались. Переглядывались с улыбками, жестами поздравляли друг друга. Один даже достал телефон и сделал фото.

– Вот так вы можете? – спросил Лакс. Оторвал ногу от пола и, стоя на одной ноге, закрыл глаза. – Считайте! – потребовал он.

Кто-то начал считать:

– Миссисипи-один, Миссисипи-два, Миссисипи-три…

Услышав цифру «тридцать», Лакс открыл глаза. Стоит. Недвижимо, как скала. Не качается, не взмахивает руками.

– Не могу, – признала доктор Банерджи. – Так могут очень немногие.

Те полминуты, что простоял на одной ноге с закрытыми глазами, он переваривал имя Лакс. Оно вызвало одно воспоминание – недавнее.