Символы превращения в мессе

То обстоятельство, что процесс превращения принимает форму «наказания» — Зосима использует слово «казнь» (colasis),— должно быть обязано известной рационализации или потребности каким-то образом объяснить жестокость процесса. Такая потребность возникает лишь на более высокой ступени эволюции сознания с хорошо развитым чувством, пытающимся найти достаточное обоснование отталкивающей, непостижимой жестокости процедуры — с которой мы сталкиваемся, например, в сопровождающем инициацию шаманов переживании расчленения собственного тела. Напрашивается предположение, что таким образом осуществляется наказание за какую-то провинность или прегрешение. Тем самым процесс превращения на данной ступени наделяется моральной функцией, которая едва ли могла лежать в основе изначального события. Более вероятным представляется, что на этой более высокой и поздней ступени своего развития сознание обнаружило перед собой до сих пор не объясненное и не истолкованное удовлетворительным образом переживание, которое попыталось сделать для себя понятным, наделив его моральной этиологией. Не составляет труда увидеть, однако, что изначально расчленение совершенно недвусмысленно служило цели превращения инициируемого в нового, более «эффективного» человека. Инициация имеет даже аспект исцеления. В свете этих фактов моральное истолкование в терминах «наказания» представляется неадекватным, пробуждая подозрение в том, что расчленение так и не было до сих пор верно понято. Это истолкование бьет мимо цели, оно оказалось не в состоянии понять противоречивости своей логики, следуя которой надлежит избегать провинностей, дабы не подвергнуться наказанию. Но инициируемый совершил бы настоящий грех, если бы попытался уклониться от мук инициации. Пытка, которой он подвергается,— вовсе не наказание, но неизбежное средство, благодаря которому он достигает своего предназначения. Кроме того, инициационные испытания часто проходят в столь юном возрасте, что о какой-то пропорциональной «наказанию» вине не может быть и речи. По этой причине моралистическая интерпретация страдания как наказания представляется мне не только неадекватной, но и в известной степени дезориентирующей. Очевидно, она есть первая попытка дать психологическое объяснение дошедшему из глубины веков архетипическому представлению, которое прежде никогда еще не становилось предметом рефлексии. Подобные представления и ритуалы, далеко не будучи чьим-то изобретением, просто имели место и исполнялись задолго до того, как начали осмысляться. Я сам видел дикарей, исполнявших такие ритуалы, о которых никто из участников не мог сказать, чтб бы они могли означать, да и в Европе встречаются еще обычаи, смысл которых никем не осознается, оставаясь на бессознательном уровне. Что ж, первые попытки дать объяснение чему бы то ни было оказываются обычно несколько неуклюжими.

Пытку и наказание в подобных ритуалах усматривает отстраненное и рефлектирующее сознание, которому еще непонятен подлинный смысл расчленения. То, что действительно совершается с жертвенным животным и что шаман полагает реальным событием, происходящим с ним самим, на более высокой ступени, в видении Зосимы, предстает в качестве психического процесса, в ходе которого расчленению и превращению подвергается продукт бессознательного, гомункул. Следуя правилам толкования сновидений, мы можем сказать, что он есть аспект самого наблюдающего субъекта, иными словами, Зосима видит самого себя как гомункула — или бессознательное изображает его в качестве такового: несовершенного («увечного») человека карликовых размеров, сделанного из какой-то тяжелой материи (например, свинца или меди), чтб, по-видимому, символизирует «гилического» человека. Такой человек темен и находится в плену у материи. Он по сути своей бессознателен, а потому нуждается в превращении и просветлении. Для достижения этой цели тело его должно быть разъято и разложено на части: эту процедуру алхимики обозначали как divisio, separatio и solutio, a в сочинениях более позднего времени осмысливали как дискриминацию [способность к различению] и самопознание. По общему признанию, этот биологический процесс является болезненным а для многих людей — прямо-таки мучительным, но каждый шаг на пути осознанивания всегда окупается лишь ценой страдания.

У Зосимы, впрочем, еще не может идти речи о подлинной осознанности процесса превращения: на это безошибочно указывает его собственное толкование видения, согласно которому фигуры грезы показывали ему процесс «изготовления вод». Отсюда вытекает, что Зосима все еще экстериоризировал превращение и отнюдь не воспринимал его как собственно психическую метаморфозу.