Симптом страха

— Стёпа, не будь такой заразой, — сказал он, поправляя кепку козырьком назад, моментально добавляющую образу безыскусного и какого-то жалкого ребячества. Портрет усиливался нафабренными усиками, похожими на щётку, измазанную ваксой, отпущенными больше для форса, чем по делу. Казалось, он хотел казаться круче, чем был на самом деле. Впрочем, образ тут же мерк и смешивался: на смуглой, поросшей чёрным жёстким волосом руке проглядывала иссиза-голубая, лишённая яркости татуировка двух скрещенных, изогнутых полудугой кинжалов в ножнах. Рубашка в клетку, на тон темнее наколотых клинков, топорщилась крахмалом, скрывая крепкое телосложение. Нэнси этот Глеб как-то сразу не понравился. В нём будто чувствовалось второе дно, чужеродное напластование, не утолщающее, но вычитающее качества, которые он так старательно показывал наружу. Голос его звучал ломким стеблем горькой полыни, словно принадлежал мятежливой душе подростка с ещё вчерашним мальчишеским дискантом, сегодня уже почти запиленным скрипучим тенором.

— Иванголов, — подала голос «фигура», — показывает всем нам на примере «Бурзума», что фашизм — это выпускание из себя Джекила. Да, Глеб?

— Не совсем. — Глеб глотнул из банки и, продолжая украдцей рассматривать Нэнси, обратился к «фигуре». — Викернес поёт, что нации гораздо более живучи, чем люди, и нацизм — это просто состояние обострённого инстинкта самосохранения.

— Глеб, — попросила Ленка, — пожалуйста, давай ты сменишь пластинку.

— В прямом или переносном смыслах?

— Во всех смыслах. Ты своими разговорами испортишь мне соседку. Она ещё подумает, что мы из этих…

— А вы из этих? — спросила Нэнси.

— Н-не, мы из «тех», — подал голос за спиной Тарас. Он сбросил Нэнсины вещи в её комнату и по пути зарулил к холодильнику, откуда притащил запотевшую бутылку красного вина и ещё один фужер.

— Ланно-ланно, — властным движением ладони Ленка остановила вновь разгорающуюся беседу, — я рассказывала вам про чела, которого вписала в свою хоромину. Та-да-а! Он перед вами: прошу любить и не жаловаться.

— Анна! — полуутвердительно уточнил толстяк и щелкнул пальцами.

— Да, но лучше Нэнси, — сказала за подругу Ленка.

— Ленчег, а я уж подумал грешным делом, это твой воображаемый друг! — произнёс он и как-то особо, с печатью скорби на лице расхохотался.

— А ты думай головой, а не грешным делом, — напутствовала Ленка. — Тут все такие шутники — прям держитесь за животики. Ланно. Этого юмориста зовут Степаном. Он тот ещё остряк! По собственному заверению, в школьные годы Стёпа мастерил самодельные взрывпакеты и сбрасывал их с крыш на головы обидчиков и злопыхателей, за что его быстро окрестили Бомбой. Он стоял даже на учёте в детской комнате милиции, и Стёпиным родителям пришлось принимать по этому поводу кое-какие меры.

— Да, юного подрывника — перехватил Стёпа эстафету рассказа о себе, — завернули на плавание, сбить спесь, так сказать, но любовь к большому «буму» — это же в крови.

— А-ха, так что любимым видом спорта для Стёпы стали прыжки с бортиков бассейна. Особенно его заводят таблички, предписывающие этого не делать. — Ленка попыталась пантомимой разыграть воображаемый прыжок, зажав пинцетным хватом — большим, указательным и средним пальцем — нос. Со стороны зрелище напоминало «крокодила» — игру, где необходимо показать загаданное без слов, лишь жестами и мимикой. Комедианство закончилось печально: она опрокинула локтем неустойчивый торшер на гнутой ножке, чем вызвала истеричный хохот окружающих. Торшер с наигранной декларативностью — с аплодисментами и криками — водрузили на место.

— Его стиль, — продолжала Ленка сквозь смех, ничуть не смущаясь конфузу, — по сей день удручающе стабилен: прыгать «бомбочкой», ввергая в ужас не только посетителей, но и администрацию, ибо, как говорит наш Бомба, нет ни моральной силы, ни особого желания перерастать свою болезненную страсть.

— Я бы всё-таки назвал это невменяемостью. Невменяемость вне уголовного права, — полушутливо-полусерьёзно возразил Бомба.

— А вот его femme fatale, — чеканила Ленка, пропуская мимо ушей Стёпино замечание, — Ирина, наоборот, предпочитает дружить с законом и не нарушать общественный порядок. Разве что изредка позволяет себе, подхватив клатч под мышку, продефилировать по улице в чёрном виниле и кожаных сапожках. Она у нас модная готесса, поэтому светлым тонам предпочитает всё больше чёрные.

— Неправда! — рассмеялась Ира, поводя мундштуком в поисках пепельницы — та мгновенно выросла в ладонях Стёпы. — Я люблю все цвета без предпочтений. Главное, это выделиться из толпы.

— Отличный способ выделиться из толпы — сплясать на кладбище в Страстную неделю, — не без ехидства заметил Глеб. — А иначе, какой ты гот? Так, дешёвая карикатура.

— Много ты понимаешь в готике, Иванголов! Каша в голове у тебя образовалась: готисты, фашисты, сатанисты — всех в один котёл мастишь.