Симптом страха

— Не всё ли вам равно?

Старик вдруг повёл себя странно. Он с удивлением осмотрел обложку книги, поднялся с места и возвысил торжественный палец. Неистово затряс им, силясь что-то сказать, затем швырнул с силой книгу об стол и закудахтал растревоженной наседкой. Ему стоило труда составить связанную фразу. Не лишённой обаяния рифмованной патетики, она, тем не менее, показалась Нэнси маловразумительной.

— Детишки, — рыкнул он безадресно, — ну что вам не сидится на солнечном припёке, ну что вы отовсюду тащите всё, как сороки? Ну, насосались из пальца крылатой банальности — и будет, будет вам! Нет же, надо запечатлеть, сгустить, оформить действие, чтобы никто не смел сказать «нет ничего оригинального». А кто за вас будет ручаться, душенька? Нет, я спрашиваю — кто, пока вы питаете патологическую одержимость чиркать поперёк линованной бумаги?

На этом исповедь на кухне перед чайником оборвалась. Борис Ильич как-то тихо слился и больше в тот вечер не сказал ни слова. Обивая углы, двигался из кухни в коридор и обратно. Замаявшись, оккупировал санузел. С грохотом приводил в действие сливной бачок. После мылся армейским способом — по пояс в раковине, холодной водой, отфыркиваясь и трубно сморкаясь ноздрями — попеременно — левой, правой. Долго, любовно умащивал эмалево-чугунные нутра тоненьким матрацем и свежей, хрусткой от крахмала простынёй, добытыми из чемодана, не давая Нэнси ни малейшего шанса занять оборону ванны.

Ночь была совершенно несносной для обоих. Старик изнемогал на прокрустовом ложе, ворочался, ворчал, по-воровски, украдкой, шнырял по квартире, разминал затёкшие чресла, отжимался от пола и делал прыжки с прихлопами над головой. Волей-неволей Нэнси пробуждалась под эти звуки, нащупывала утянутую с кухни и наготовленную под подушкой скалку для раскатки теста и слушала, как исполнял ночной кордебалет старик.

Ближе к четырём, кажется, всё успокоилось, но ненадолго. В половине шестого в ванной взорвался будильник. Молоточек истошно колотил по колокольчикам, похоже, вечность — мерзкий механический звук, который требовал передвижения кнопки-бегунка, никак не прекращался, просто грёбаный perpetuum mobile, а не будильник! Старик, словно издевался или, в самом деле, крепко спал. Наконец, вымотав пружину, часы угомонились. Тишина была осязаема и благословенна. Нэнси успокоила дыхание, воображение и ярость. Задремала. Ровно в эту минуту старик сочно, ёмко зевнул и щёлкнул выключателем.

Ничто не угнетало больше и сильнее, чем целенаправленное пробуждение с ранья, причём не важно, вставать Нэнси или кому-то рядом. Волей-неволей просыпалась и она. Такие побудки в пермской квартире, дома, были исключением, мама обычно вставала не раньше Ани. Здесь же в Питере Ленка иногда грешила этим, но не часто: в порывах эпизодической борьбы с хромающим на обе ноги распорядком её дня. Борьба быстро угасала из-за неравных сил воли и природной лени вкупе с любовью к утреннему сну — кто ж его не любит! Но, похоже, в природе существовали и такие люди. К примеру, Борис Ильич.

Тот повторил блестяще исполненный накануне ритуал мытья под раковиной, не забыл громко, тщательно почистить нос и, разгадав своеобразие бесплотных обертонов Нэнси, от которых веяло расплывчатой угрозой, уединился на кухне.

Около десяти она проснулась в скверном настроении, не выспавшись. В квартире было тихо. Накинув халат, она с опаской выглянула в коридор. Забрела на кухню, но выявила только след Нафани: тот тянулся по бледным квадратурам зашарпанного пола липкой, жирной полосой под холодильник. Тактично постучала в ванную. Перехватила ручку и дёрнула дверь. Резкий свет потолочного светильника выхватывал хаотически локальный беспорядок — это на двух-то квадратных метрах площади. По счастью, зачинатель нигде не проявлялся.