Симон

Вернулся Бениамин через полтора года, совершенно изменившийся – поседевший и угрюмый, с исчерченным морщинами лицом и потухшими глазами. За время разлуки он ни разу не позвонил жене и оставил без ответа два ее робких письма и поздравительную открытку на день рождения. Деньги, правда, ежемесячно перечислял. Изредка он заказывал междугородний разговор с Косой Вардануш и, пока та, путаясь в словах, пересказывала новости, слушал, прижав плечом к уху телефонную трубку и бесцельно шаря взглядом по посетителям почты, терпеливо дожидавшимся своей очереди. Поблагодарив Вардануш, он отключался, оставив без ответа ее суматошное «может, какое слово Софье передать?». Выкуривал на ступеньках почтового отделения одну за другой две сигареты, стряхивая пепел за перила. Казахское солнце, во сто крат жарче армянского, закатывалось плоским мельничным жерновом за белокаменные дома, шелестели чинары, к остановке, цепляясь бровями за провода, подъезжал бело-синий троллейбус. Бениамин медленно направлялся к нему, докуривая на ходу сигарету, не беспокоясь о том, что не успеет – спешить ему все равно было некуда.

Вардануш слово в слово пересказывала Софье телефонный разговор, заканчивая одной и той же виноватой фразой: «Тебе он и в этот раз ничего не передал». Софья больно закусывала губу, прятала глаза. Порывалась перебраться к родителям, тем более что они ее настойчиво звали, но в последний миг, вспомнив об обещании, данном золовке, и уступив увещеваниям Вардануш, твердящей, что вернуться всегда успеется, передумывала. Спустя годы, оборачиваясь к тем беспросветным дням, она признавалась себе, что, несмотря на беззаветную поддержку родных, продержаться ей помогли только двое: Косая Вардануш и новорожденная дочь.

Девочка, в первые месяцы жизни как две капли воды похожая на Симона, потихоньку стала меняться и к годику превратилась в копию старшего брата Софьи. Ему это сходство неимоверно льстило, и он часто шутил, что они с сестрой, не сговариваясь, поменялись внешностью, намекая на зеркальную похожесть дочерей. Софья не спорила – она с радостью и облегчением узнавала в своем ребенке высокий покатый лоб, огромные прозрачные глаза и кривоватую, чуть насмешливую улыбку брата. Ждать пятилетия девочки она не стала и сшила ей из припасенной ткани аж три платьица, одно красивее другого. Дочь выглядела в них нарядной куколкой, но, невзлюбив воланы и рюши, все пыталась их оторвать, а потерпев неудачу – капризничала и хныкала. Софья без сожаления убрала платьица в чемодан, куда складывала всякую ненужную одежду, а потом с оказией передала золовке в деревню – она найдет кому их передарить.

Косая Вардануш, обладающая удивительной способностью появляться именно тогда, когда в этом возникала необходимость, несколько раз на дню забегала, чтобы разузнать, нуждается ли она в чем-нибудь. Ненавистную Софье глажку она полностью взяла на себя: забирала гору пеленок и распашонок и возвращала тщательно проглаженные аккуратные стопки. Софья не доверяла ей девочку, да и Вардануш боялась взять ее на руки, но часто помогала при купании, осторожно поливая из ковшика и подавая полотенце. Режущиеся на седьмом месяце зубки превратили жизнь ребенка в нескончаемую пытку – она постоянно температурила, плакала от боли и отказывалась брать грудь. Софья выбивалась из сил, пытаясь хоть немного облегчить ее страдания, однако тщетно: ни выписанные врачом лекарства, ни ромашковое масло, ни слабенький раствор соды, которым нужно было обмазывать ноющие вспухшие десны, облегчения не приносили. Однажды, отчаявшись как-либо помочь дочери, она безутешно разрыдалась, прижимая ее к себе. Вардануш, заглянувшая за очередной партией глажки, нерешительно подошла, склонилась над надрывающейся в крике малышкой и, прижавшись губами к ее пылающему лбу, простояла так несколько секунд. Девочка до того резко оборвала плач, что Софья испугалась – не потеряла ли та сознание? Она грубо оттолкнула Вардануш и с изумлением обнаружила, что ребенок спит.

– Как ты это сделала? – спросила она шепотом, переводя ошарашенный взгляд с дочери на соседку. Вардануш захлопотала лицом – а что я такого сделала-то? И ушла, прихватив с собой очередной ворох простирнутого белья. Если бы не бесконечные заботы, от которых голова шла кругом, Софья призадумалась бы над этой странной историей, но она сразу же выкинула ее из головы – не до того было.

О своем возвращении Бениамин никого не предупреждал. Зашел в дом с таким видом, будто не было пары лет его отсутствия. Сгреб омертвевшую жену в объятия, спросил, срываясь на свистящий шепот, – ждала? Ждала, ответила Софья.

Девочка к тому времени научилась уверенно ходить, лопотала простые слова и, будучи пугливым ребенком, не подпускала к себе незнакомых. Но к Бениамину на руки, после недолгих колебаний, пошла. Он погладил ее по вьющимся младенческим волосам, неловко провел шероховатым пальцем по нежной розовой щечке – она поморщилась, но не отстранилась.

– Как назвала?

– Василисой.

– Ка-а-ак???