Развесив стирку, Вардануш ушла, неся эмалированный, цвета топленых сливок, таз. Ровно в таком тазу Софья варила джем – малиновый и абрикосовый и, если удавался урожай, – крыжовенный, на вишневом листе. Бено судорожно вздохнул. Чтобы вспоминать ту, прошлую, жизнь, нужно было сделать над собой неимоверное усилие. Из ясной череды прожитых дней, по-своему счастливых и беззаботных – по крайней мере теперь те заботы казались до того надуманными и беспричинными, что ничего, кроме горькой ухмылки, не вызывали, – она превратилась в нескончаемую и беспросветную пытку.
Спелые лучи уходящего солнца просвечивали сквозь стирку янтарным золотым, воздух пах обожженным жарой чабрецом и перезрелой, сладкой до одури шелковицей. Бениамин втянул полной грудью этот привычный с детства запах, держал его долго в легких, будто хотел напитаться им на годы вперед. Медленно выдохнул. На следующий день он уехал, передав Косой Вардануш все деньги, что у него с собой были, и попросив не оставлять без присмотра Софью.
Девочка родилась, как и было загадано, в феврале. Правда, задержалась почти на две недели и появилась на свет ранним утром двадцать девятого числа. Чтобы не справлять ее день рождения раз в четыре года, Софья упросила проставить в метрике двадцать восьмое. «Может, первое марта выбрать, разве не лучше, чтобы был весенний день?» – вздернула выщипанные в едва заметную ниточку брови сотрудница ЗАГСа. «Нет, это зимняя девочка», – отрезала Софья.
Беременность она проходила без осложнений. Выписавшись из больницы после перелома, вознамерилась собрать вещи, чтобы вернуться к родителям. Но золовка не дала ей этого сделать. Она выбралась из своей дальней деревни, чтобы уговорить ее остаться хотя бы до той поры, пока Бениамин не даст о себе знать.
– Зачем? Ведь и так все ясно, – дернула плечом Софья.
– Без решения моего брата ты его дом не покинешь! – отмела возражения твердым голосом золовка.
Не в пример своей оскорбленной матери, отрекшейся от невестки, она проявила удивительную чуткость и понимание. За неделю, что прожила с Софьей, не выказала хотя бы малейшего осуждения. Помогала по дому, готовила, закатала десять банок персикового компота. Много рассказывала о своем детстве, о том, как они с братом изводили мать шалостями, а та в наказание лишала их меда – единственной сладости, которая была доступна их бедной семье.
– И тогда Бено воровал мед прямо из улья. Осторожно поднимает крышку, вытащит рамку, отковыряет кусок сот и снова закроет улей. Что удивительно – ни разу его пчелы не ужалили. И ни разу он не попался. Зато отец потом диву давался, откуда в сотах берутся такие странные проплешины!
Софья, с детства панически боявшаяся пчел, взвизгивала от ужаса: она даже под угрозой пыток не стала бы приближаться к пасеке.
Золовка меж тем продолжала рассказывать:
– Мы с Беником сначала съедали сворованное, разделив честно пополам, а потом облизывали ему ладони. Мне он всегда уступал правую ладонь, говорил, что на ней меда больше, чем на левой! – И золовка смущенно смеялась.
Софья прислушивалась к нытью в сердце, наливалась слезами. Чтоб не выдавать переживаний, уводила разговор в сторону:
– Неужели отец так и не догадался, что это вы воруете мед?
Золовка прикрывала глаза, молчала, греясь прошлым.
– Конечно, догадывался. Просто не хотел выдавать нас матери, – вынырнув наконец из счастливых воспоминаний, отвечала она.
Собравшись спустя неделю обратно к себе в деревню, она, привстав на цыпочки и поцеловав невестку в щеку, заставила ее поклясться, что та не переедет, пока не поговорит с Бено. И погладила ее на прощание по животу. Софья бы не осталась, если бы не этот трогательный жест.
Всю беременность она проработала в ателье, не обращая внимания на косые взгляды мастериц. Марина продолжала с ней дружить, правда, разговоров о случившемся не заводила, и Софья была ей за это бесконечно благодарна. Симон теперь в ателье не появлялся, но позвонил ей домой. Сухо поблагодарив за беспокойство и заверив, что ни в чем не нуждается, Софья попросила больше ее не беспокоить. Он пытался еще несколько раз связаться с ней, но она, услышав его голос, бросала трубку.
Когда она родила, Симон отправил с Мариной деньги, однако Софья отказалась их брать.
– Передай, что мне от него ничего не нужно.
Марина передала.