Симон

Опять же наушники. Целого состояния стоили. Спрашивается – зачем их у мальчика (запамятовал, как зовут) отнимали? Ходит вон кругами, гроб прадеда ненавидящими глазами сверлит. Только при чем здесь прадед? Если бы знал, что своими ушами оскорбит эстетические чувства всего семейства, каким-нибудь другим способом бы преставился! Синие уши их, видите ли, коробят. На свои посмотрите!

Меланья опять же. Развела салон Анны Шерер, собрала вокруг себя всех его пассий, устроила посиделки с вином. Скупиться не стала, пустила остатки прошлогоднего красного – густого и вязкого, словно фруктовый взвар. Лето выдалось правильное – в меру жаркое, с нечастыми, но обильными дождями, мускат уродился волшебный, аж жаль было срывать. Получилось не вино, а эликсир бессмертия. Берегли, как могли. Видно, для того, чтобы последнее на бабий треп ушло. Главное – расселись вокруг, устроили четыре свадьбы и одни похороны. Не угомонились, пока не перемыли ему все косточки. Симон не знал – смеяться или плакать. Послушать их – он каждую спас. Где он там кого спасал? Сам, как мог, спасался. Если бы не они, ну и еще десяток-другой мимолетных, ничего не значащих связей – рехнулся бы с концами. А так благодаря женщинам и жил. Плыл от одной к другой, словно от пирса к пирсу. Пристанет, передохнет, наберет побольше воздуха в легкие – и пускается дальше.

Младшая невестка подала последний кувшин вина с жареным сыром. Приготовила, как он любил – обваляла в сухарях, обжарила, не давая распуститься, на сильном огне, обсыпала мятой, наложила в отдельную миску острой аджики. Симон знал – она для него старалась. В память о нем. Меланья, молодец, все верно истолковала, погладила ее по щеке, поблагодарила. Младшая невестка всегда по-особенному к нему относилась. Она выросла без отца и души в нем не чаяла, да и он к ней относился с родительской нежностью: хорошая девочка, милая. Чем-то Элизу напоминает – такая же робкая и преданная, с личиком-сердечком: острый подбородок, круглые щеки. Что удивительно – имеет ту же привычку наматывать на палец прядь волос и задумчиво ее дергать. Симон как-то попросил ее спеть – понадеялся, что и голос у нее такой, как у Элизы. Но невестка наотрез отказалась – не умею, а позориться перед вами не хочу. Симон настаивать не стал, но аккуратно навел справки – вдруг она Элизе родней приходится. Оказалось – действительно приходится, с материнской стороны. Оттуда и сходство. Получается, что младший сын нашел себе женщину по вкусу отца. Чудны твои дела, Господи.

Приободренный открытием, Симон стал приглядываться к двум другим невесткам – вдруг они тоже чем-то напоминают его пассий. Ничего общего не нашел, только расстроился, обнаружив за средней некрасивую привычку почесываться и зевать, не прикрыв рот рукой. Старшая же сильно смахивала на Меланью – такая же деятельная, говорливая и беспокойная. Провода подключить – будет лампочкой светиться. Стало быть, старший сын, не давая себе отчета, выбрал жену, похожую на мать. А младший, не зря что семимесячным родился – говорят, рожденные раньше срока дети чувствительнее обычных, – выбрал сторону отца. Элиза ведь, пожалуй, была единственной из пассий (Симон поморщился: до чего же дрянное слово! – и исправил себя: из любимых), к кому он бы ушел. Но она сделать ему этого не дала – не захотела причинять Меланье боль. Ей причинишь боль, ага. Она сама кому угодно ее причинит и сверху еще добавит, чтобы мало не показалось!

Элиза случилась в жизни Симона, когда он решил уже завязать со связями на стороне: возраст не тот, да и за ум пора браться – вон, уже внуки пошли, старшему недавно три годика исполнилось, второй на подходе. Он даже устроил символичные проводы бесшабашной своей жизни – закатил большой пир с друзьями, на котором они упились до положения риз и не смогли самостоятельно добраться до дома. Развозил их в три приема сильно нетрезвый хозяин кабака (единственный, кто пропускал тосты, объясняя это тем, что на работе в полный рост не пьет, иначе потеряет авторитет в глазах персонала).

– Это кого ты персоналом называешь? Двух колченогих бабок и официанта, который поднос в сохранности до стола не может донести? – полюбопытствовал Симон.

– Про слепого мангальщика забыл, – подсказали ему, давясь от смеха.

Следующее утро обернулось для Симона пыткой: с какой-то радости ныл копчик и немилосердно раскалывалась голова. Вдобавок не на шутку разошедшаяся Меланья зудела о деньгах, «которые он бестолково тратит на друзей-пропойц, когда дом просит ремонта и пора бы мебель обновить».

– Ладно голова, а копчик-то чего ноет? – дождавшись крохотной паузы в бесконечном словопотоке жены, вклинился Симон.

Меланья беспомощно заморгала – она всегда теряла нить разговора, когда ее прерывали, и Симон, пользуясь этим, часто сбивал с толку жену неожиданным вопросом, с нескрываемым удовольствием наблюдая, как она пытается переключиться с одной темы на другую.