Сильвестр

Многие годы провёл благочестивый сей старец в заточении в темнице и по отдалённым монастырям, сосланный из Москвы ещё отцом царя Ивана за вольнодумство и непреклонность свою да за обычай свой дерзостный говорить правду в лицо царям. И хотя нерусский человек был старец Максим и сам же Василий Иванович князь и позвал его со Святой горы Афон, чтобы книги церковные исправить по старине и грамоте греческой и латинской московских людей учить, и не в обычае то было у всех иных христианских государей в иных христианских землях чужих людей через силу у себя держать, а не то что ссылать безвестно в самые глухие и отдалённые места — а так и не удалось ему, страдальцу безвинному, вырваться из неволи своей ни при жизни князя Василия, ни при сыне его. Уж и патриархи вселенские молили царя, да не раз, отпустить сего старца болезней и кротости его ради домой, на Святую гору, и митрополит, и вельможество московское за него вступались, и поп Сильвестр не единожды просил царственного питомца своего смилостивиться, и сам Максим Грек много слёз и чернил извёл, умоляя государя простить его, отпустить ему вины его, коли был в чём виноват, и дозволить помереть там, где могилы прародителей его. А согласия на то государь так и не дал, говоря: «Он не передо мною, он перед батюшкой моим покойным виноват — с ним пусть и считается виною там, на Небесах». Одно лишь послабление и вышло от него старцу сему: дозволил ему государь ко святому причастию ходить и приобщиться Святых Даров да цепи с ног его велел снять.

— Благослови святой отец! — с поклоном обратился к нему царь, переступив порог низенькой кельи и разглядев в полутьме, в креслицах у подслеповатого окна, согбенную фигурку дряхлого старика с длинной белой бородой и в чёрном клобуке, надвинутом на глаза. Старик встрепенулся навстречу ему и попытался было приподняться с креслиц, но не сумел побороть немощь свою, и лишь перекрестил гостя дрожащею рукою, и уронил голову, и тихо заплакал, не в силах произнести ни слова, — то ли от радости сей великой и долгожданной, то ли от горького сокрушения по ушедшей своей жизни.

— Благослови, отче, на хождение моё многотрудное по святым местам! На подвиг мой ради чуда великого, свершившегося надо мной, недостойным…

— Не ходи, царь, — прошелестел ему в ответ увядшими губами своими старец. И вздрогнул царь, услышав слова его. — Не ходи, молю тебя. Оставайся на Москве…

— Не ходи? Почто не ходи, отче Максим?

— Не дело ты затеял, царь. Не до богомолья сейчас тебе… Благословение моё всегда с тобой, великий государь. И всегда я буду Бога молить за тебя, пока дышу… А хождение своё отложи. Не ко времени оно…

— Не гораздо говоришь, святой отец! Не смирение, а вновь мятеж слышу я в словах твоих… Разве может молитва смертного, а хотя бы и царя, быть не ко времени? И что может быть выше молитвы его, какая из забот земных?

— Может, царь. Слёзы и горе людское вокруг тебя- они выше молитвы твоей… Успокой совесть свою, государь. Устрой народ твой после похода того казанского. А потом и по святым местам пойдёшь…

— Ну, а коли не послушаю я тебя, святой отец? И поступлю по обету своему, данному на одре болезни моей? Что тогда?

— Тогда?… Стар я, царь. И многое видит душа моя, чего по юности и бодрости своей не видишь ты… Чую я… Сердцем чую: быть новой беде, коли настоишь ты на намерении своём. И звёзды небесные, и дух учения, нашего христианского, и разум человеческий — всё сейчас против тебя… Пощади себя, царь. Пощади семейство своё и наследника своего. Не ходи…

— Не стращай, отче! Мне уже бояться нечего. Смерти в глаза я уже глядел. И коли помиловал меня тогда Господь, так неужто лишь затем, чтобы тут же и отобрать ту милость Свою назад?… Добро, святой отец. Добро… А скажи мне, отче Максим: ежели отпущу я тебя — домой пойдёшь? К султану турецкому, на гору Святую?

— Нет… Поздно мне уже, великий царь. Не дойду… Дозволь мне, убогому, тихо окончить свои дни здесь, подле тебя, у Святой Троицы. Бога моля за тебя и державу твою… Знать, такова воля Божия надо мной. И не мне, смиренному, спорить с ней…

— А мы ведь в первый раз так, отче, видимся с тобой, глаза в глаза! В первый, а может статься, и в последний раз… Чем благословишь меня, отче Максим, коли не доведётся больше свидеться нам с тобой здесь, в юдоли нашей земной? Что скажешь мне в напутствие своё?