Сильные впечатления

Поскольку слезы из Машиных глаз продолжали катиться не переставая, мама подумала и решила сменить тон. Ее голос тут же наполнился «пониманием» со всеми возможными оттенками сочувствия. По ее лицу было видно, что она лихорадочно листает в уме уже подзабытого доброго доктора Спока, который, помниться, ради детей даже не гнушался объявлять пожизненную голодовку. Увы, мама не находила нужной страницы и нужного абзаца, где бы содержались рецепты по поводу того, как вызволить великовозрастное дитя, девочку не только взрослую, но и замужнюю, – как вызволить ее из пучины нравственного конфликта, когда она дошла до той точки безысходности, где самоубийство представляется не тягчайшим грехом против нашего православного бога, а блаженным освобождением от горчайшей земной юдоли.

– Я больше не хочу жить, мама. Я ненавижу жизнь!

Таким образом суицидные настроения дочери были налицо.

– Но у тебя прекрасная жизнь, Мария. Какого тебе рожна, дурочка? Чего ты добиваешься?

– Прекрасная жизнь, мама! О чем ты говоришь? Посмотри, я стала как бочка! Я вешу уже почти сто килограммов!

– Ну и что? – удивилась мама. – Почему ты должна отказывать себе в еде?..

– Да разве в этом дело?

– Посмотри, какая у тебя прелестная квартира! А вид, вид какой – прямо на золотые купола! Разве каждый может похвастаться таким видом?

– Мама, – заголосила Маша, – я хочу работать, а он мне не разрешает!

– Разве у вас проблемы с деньгами?

Мама ужаснулась, предположив, что у Эдика не клеится с бизнесом. Неужто она ошиблась и выдала дочку за никчемного человека? Неужто Эдик так плох, что даже влиятельный папаша махнул на него рукой?

– Нет, мама, не в этом дело, – бессильно выдохнула Маша. – Просто я хочу работать. Я не хочу быть пустым местом. Разве для этого ты устраивала меня в спецшколу, разве для этого я участвовала в олимпиадах? Ведь я мечтала учиться на факультете журналистики!

…

Мать расстроенно взглянула на нее и покачала головой.

– Ты же бросила учебу, – удивленно напомнила она. – Ты же вышла замуж. Разве мало развлечений? Притом у тебя такой замечательный муж – Эдик Светлов!

В общем, было утро, и Маша лежала донельзя зареванная и с затекшими членами. Дрожащие пальцы с трудом держали хрустальный бокал с экологическичистым освежительным напитком.

Единственное, что она точно знала, это то, что жизнь пропала, что все безнадежно испорчено.

Кстати сказать, хрустальный стакан в ее руке (всего в сервизе их предполагалось двенадцать штук) явился решающим аргументом Эдика, когда обратился с упреками к теще. Дело в том, что в течение прошедшей ночи одиннадцать из них Маша расколотила во время очередного семейного разбирательства, поскольку испытывала острый недостаток в доводах словесных и, вообще, от отчаяния. Подобные ежедневные разборки с Эдиком заканчивались одинаково – то есть ничем. Маша снова усаживалась перед телевизором. Ей даже лень стало пройтись по магазинам, чтобы присмотреть себе чтонибудь эдакое. Она объедалась жирным, соленым, сладким и острым. Вообще, жевала все, что попадалось под руку, заливая это ненормируемым количеством пива. Иногда среди дня усаживалась в уборной и впадала в состояние прострации. Ей казалось, что она уже агонизирует. Она давно отчаялась найти чтонибудь, что могло заполнить ее жизнь в промежутках между превратившимися в некий предшествующий безудержному чревоугодию ритуал – поездками с водителемохранником в магазин – выбирать и закупать жратву. Эдик неукоснительно требовал от нее отчета в том, сколько и по какой цене было приобретено. Сам он возвращался домой к девяти или к десяти вечера, чтобы по неискоренимой советской привычкой потешить себя за ужином программой «Время». К тому же во время новостей он был избавлен от необходимости беседовать со своей на глазах расползающейся женой.

– Прошу тебя, Эдик, – начала она взывать к мужу накануне вечером, – неужели мы не можем нормально поговорить? Обещаю не повышать голос и не плакать. Пожалуйста, Эдик! Просто мне надо спросить тебя кое о чем. Оставь свой проклятый телефон хотя бы на одну минуту! – вскрикнула она, поскольку тот поднялся с явным намерением запереться у себя в комнате.

Крик перешел в истеричный визг, который быстро достиг максимального регистра и, без сомнения, был услышан тремя этажами выше и тремя этажами ниже, несмотря на добротность сталинских перекрытий.

– Я отказываюсь с тобой разговаривать, – заявил Эдик, досадливо отмахиваясь переносными телефонами. В каждой руке по «билайну». – Да, отказываюсь. Надоели твои слезы и твой визг! Соседи решат, что мы некультурные люди. А то еще снизу прибежит охрана, подумают – у нас ЧП…

– Ладно, Эдик, – прошептала она и, собрав последние силы, взяла себя в руки. – Теперь ты видишь, я не плачу и не кричу. Теперь ты можешь меня выслушать?

– Чего тебе от меня надо? – наконец сказал он, неприязненно оглядывая Машу с головы до ног.

– Прошу тебя, Эдик, – взмолилась она, – Я хочу устроиться на работу. Пожалуйста, позволь мне работать. Большинство жен воюет с мужьями, требуя побольше денег. Я же просто хочу чувствовать себя человеком. Я хочу работать.