Сияющие руины

– Гавар, зачем ты мне все это говоришь? После своей детской выходки в Вестминстере пытаешься переманить меня на свою сторону? Или ты наконец осознал, что слишком долго испытывал терпение отца и потерял его окончательно, и теперь, чтобы вернуть хотя бы толику его расположения, хочешь настроить меня против него? Что с тобой не так?

Боуда ожидала, что муж, как обычно, придет в ярость. Вместо этого, когда он заговорил, его голос звучал устало и скептически:

– Что со мной не так? Боуда, разве это не утомительно постоянно думать, что все играют в те же самые жалкие силовые игры, что и ты? Стравливать людей. Принимать чью-то сторону. Все это – разговоры для детских площадок, а не для парламента.

– Гавар, управлять страной – дело не из легких. Но у некоторых из нас, по крайней мере, есть чувство долга, которое заставляет нас хотя бы пытаться это делать.

Гавар и на этот раз не вышел из себя. Он просто смотрел на нее. И что-то в выражении его лица невыносимо напомнило ей Дину, когда она стояла на мосту. «Ты действительно не понимаешь?» – спросила тогда Дина.

Боуда отлично все понимала.

Она понимала, что по-настоящему, до конца никто и никогда не будет на твоей стороне, кроме тебя самой. И что никому нельзя доверять. Что люди всегда будут пытаться использовать тебя для достижения своих собственных целей и единственный способ противостоять этому – быть на шаг впереди, придумывать более эффективные способы, чтобы использовать их.

И она понимала, что ей холодно и одиноко, хотя она не такая холодная и одинокая, как ее сестра, которая сейчас лежит в фамильном склепе Матраверсов в Эпл-Дареме.

Когда-то она очень хотела стать женой Гавара. Мечтала об этом годами, с ранней юности. О будущей счастливой жизни, которую они вместе построят, о династии, которую они создадут. Они будут по очереди занимать высочайшую государственную должность, не как соперники вырывать друг у друга кресло канцлера, а передавать его как единомышленники. Неужели слишком поздно для этого? Что, если они еще могут объединиться и стать Первой семьей, про что все время твердит Уиттем?

– Я не хочу говорить о моей сестре, – продолжала Боуда. – Или о твоем отце. Но… возможно, тебе сегодня не нужно возвращаться в свои комнаты. – Она позволила шелковому халату соскользнуть с плеча и посмотрела на мужа.

Но в глазах Гавара Боуда не увидела вожделения. Ни намека, что он может сойти с ума от страсти. Только безмерная усталость и жалость, которая так раздражала и унижала Боуду.

– Я так не думаю, Боуда. – Гавар встал и поцеловал ее в щеку, когда проходил мимо. – Спокойной ночи. Провожать меня не надо.

Он оставил ее стоять посреди комнаты.

И ярость – конечно же, это не могло быть просто разочарованием – закипела у нее в крови и оглушила ревом.

Боуда не слышала треск – хлопок выстрела, похожий на выстрел снайпера, который снял свою цель, – когда вода в четырех больших фонтанах перед Астон-Хаусом в одно мгновение превратилась в лед.

17. Аби

Аби не знала, как рассказать маме о случившемся, это была для нее какая-то непосильная задача. Страшнее, чем побег из Кайнестона. Ужаснее, чем вызволять Люка из замка Крована. Она собрала волю в кулак, опустила подробности, просто сказала, что папу застрелили во время побега. Мама взвыла и принялась колотить ее кулаками, словно это Аби его убила.

Но это не она сделала. Аби это точно знала. Чувство вины, душившее ее до рейда в Фулторп, было сожжено раскаленной добела ненавистью, которую она теперь испытывала к режиму, убившему ее отца.

Ненависть была настолько сильной, что Аби даже перестала мыслить логически. Она знала, что злость – это механизм психологической защиты. Об этом она читала в учебниках – каждый врач должен уметь распознавать стадии горя. Лучше испытывать злость, ярость, ненависть, чем утонуть в печали, чувствовать себя беспомощным и убитым горем. Сильные негативные эмоции – движущая сила, они позволяют увидеть цель и дают повод встать с постели.

Аби принесла маме снотворное, затем умылась и спустилась вниз, на ней была все та же одежда, в которой она отправилась на штурм тюрьмы. Когда ее отец еще был жив. Когда он был в этом мире, мог обнять ее за плечи и поцеловать в макушку – ему единственному в семье рост позволял это сделать – и сказать с гордостью «папина большая умница».

«Прекрати думать о папе. Подумай лучше, как заставить людей, которые его убили, заплатить за это».

Был уже полдень. В ротонде собралась вся команда во главе с Мидсаммер, и появилось новое лицо – Джон Файерс.

– Аби, – начал он, его сияющие голубизной глаза были полны сострадания, – мне очень жаль, такая потеря.

– Ты работаешь в офисе Боуды. Разве ты не знал об их планах? Неужели ты не мог предотвратить это убийство или, по крайней мере, нас предупредить?

– Аби, Джон ничего не знал, – сказала Мидсаммер. – По этой причине он здесь. Последнее время он стал чувствовать, что его подозревают. И то, что ему ничего не было известно о Фулторпе, только подтверждает его опасения. Он покинул офис Боуды, и теперь он будет с нами постоянно.