Сиблинги

Юрка, правда, от одиночества никогда не страдал. Какое одиночество, когда есть книжки… Наоборот – хорошо, если никто не мешает.

А если читать темно, то можно наблюдать за всеми. Другие люди – они же тоже как книги. Или как кино. Всякий раз можно понять, что и почему с человеком происходит.

Ну, только вот с близнецами не очень понятно. Они такие… вдвоём и сами по себе.

Сашка и Серый разговаривали между собой чаще, чем с остальными. Иногда отдельными словами, как шифровками. Вроде по смыслу не поймёшь, а всё равно знаешь: это у них воспоминания.

У близнецов прошлое было общим. Счастливые. У них в два раза больше шансов ничего не забыть. Если они, конечно, хотят помнить свою жизнь. Жизни. Что именно не случилось у Сашки с Серым, Юра не знал. Но быть близнецами-вундеркиндами – это, наверное, в два раза тяжелее. Особенно когда ты с братом всю жизнь, а потом вдруг – хлоп… И ты один. И даже не ты, а как будто половина тебя. Страшно об этом думать.

Хотел бы Юрка точно знать, кто пишет людям сценарии их жизни…

Небо стало сиреневым, в галерее зажёгся свет. А на балконе за пинг-понговыми столами рубились в морской бой. Играли шестеро. Максим с Юркой, Ира с Людочкой, Женька с Гошкой. Сумерки мешали, но в дом идти никому не хотелось. Пахло смолой и котлетами. Сухие иглы сыпались на зелёные столешницы, на листки с «боями».

Играли сурово: тридцать три буквы по горизонтали, столько же цифр по вертикали. И кораблей по тридцать штук на каждого. Можно одну партию до ночи тянуть.

– Рэ двадцать!

– Правильно говорить не «рэ», а «эр».

– Ирка, ты зануда!

– Мимо! Твёрдый знак три?

– Я подумаю… Так, ю тридцать два было уже?

– А ты что, не отмечаешь?

– Отмечаю. Но тут не видно, это точка или крошка прилипла.

– Гошка-крошка! О, я тоже рифмовать умею!

– Вэ один.

– Ранен!

– Вэ два.

– Убит.

– Макс, а тебе не страшно так играть? Ранен, убит… Тебя же самого убили, – Женька поднял голову от отгороженных книгой листков.

Игры прервались. Максим замер.

Женька тоже замер. И Гошка. А потом Людка вдруг крикнула:

– Ща четыре!

– Мимо! – быстро сказала Ира, не заглядывая в собственный листок.

– Нет, не страшно, – пожал плечами Максим. – Обидно. Так хорошо корабли расставлял, семипалубник спрятал как следует… А Юрец меня с полпинка разносит в щепки!

Женька промолчал.

– Бэ семь! – закричал Гошка. – Я говорю, бэ семь, вы глухие, что ли?

– Завтра доиграем!

– Завтра лучше заново.

– Я там заколку уронила! Найдёнов, копыта убери! А лучше сам подними.

– Ирка, ты меня доконала. Скрипишь, как бабка старая!

– Вон она, за шишкой. Ну, блестит же! Ты что, не видишь?

– Гош, спроси у Дольки, ужин скоро?

– Дуб, тебе лишь бы пожрать! – огрызнулся Гошка. Но всё-таки ушёл в коридор, заорал так, что в галерее стёкла звякнули: – Доль! Мы голодные!

И побежал на кухню. Остальные тоже засобирались. Максим сидел на месте.

– Мы с Женьком не закончили ещё. Ы тридцать три!

– Ранен, – Женька склонился над клетчатым листочком, перечеркнул «пробоину».

Юрка не слушал, что они говорят, но ему казалось, что он такую книжку уже читал.

9

Когда ужинали, на проходной зазвонил телефон. Долька чертыхнулась, вышла из кухни. Через минуту вернулась:

– Макс, тебя. Женьку тоже.

Максим сразу запихнул в рот целую котлету. Женька подумал, что, наверное, ему тоже надо быстро доесть. Он схватился за стакан тёплого компота. Закашлялся. Ирка стукнула его по спине. Люда завернула в салфетку две горбушки, протянула.

– Быстрее давайте, – торопила Долька.

– Сейчас, – промычал Максим. – Жень, ты не будешь? Я тогда за тебя.

Женька встал. Показалось, что его сейчас вызвали отвечать по нелюбимому предмету. Юрка отодвинулся, дал пройти. Остальные сидели на своих местах. Ели гречку, запивали компотом. Звякали вилками о тарелки. Там был узор из слова «Общепит». На каждой тарелке слово повторялось четыре раза. Буквы были коричневые, как гречка.

За спиной брякнуло и посыпалось что-то стеклянное. Долька заворчала:

– Гош, ты бы ещё в этот компот нырнул!

– Он сам, – отмахнулся Некрасов.

– У тебя всегда всё само. Люда, дай ему веник. Ир, занавеску задёрни, а то сидим, как на юру.

Макс вышел первым, Женька за ним. Уходя, услышал, как Ирка говорит:

– Серый, передай, пожалуйста, салфетку.

– П-пожалуйста!

Женька был уверен, что заикается не Серый, а Сашка.

С-салфетку! Хорошо, хоть не с-солонку!

Зачем их в институт позвали? Вдруг Женьку всё-таки решили вернуть обратно? Или «обратно» не бывает? Вдруг будет хуже, чем здесь? Но Женька не очень-то верил в смерть после смерти.

Женька боялся, что опять придётся падать, как тогда с Максом, в открытую дверь. Но на проходной, за дверями шлюза, их ждал лифт. А что, так можно было?

В кабине пахло тёплым металлом. Под тусклой лампой заблестело длинное коричневое сиденье, как в вагоне метро. Но жёсткое, будто деревянное! Женька не знал, что оно твёрдое такое. Плюхнулся с размаху. Макс не стал смеяться, сидел задумчивый. Он нацепил зачем-то тёмные очки. Кажется, нервничал. Опять вертел в руках ножик. Вроде бы лезвие сверкнуло – Женька не успел рассмотреть. Интересно, чего Макс боялся – лифта или Пал Палыча?