Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве

Симпатия Калашникова к Николаю I ярко отразилась в громадном труде, которому автор посвятил последнее десятилетие своей жизни, – «Историческом обозрении устройства Государственных Крестьян и Имуществ под непосредственным ведением Государя Императора Николая Перваго», насчитывающем 3496 страниц. Он считал, что эта работа является образцом «административной истории», нового вида историографии, в которой остро нуждалась Россия XIX в. Историки, писал Калашников, преимущественно имели дело с межгосударственными взаимоотношениями, редко затрагивая «административныя деяния ГОСУДАРЕЙ, их тяжкия сумы и заботы о благе народов, внутри своих кабинетов». Если бы они обратили внимание на подобные предметы, в таком случае было бы «менее ложных толков и более признательности в народах к их властителям»137. На первый взгляд, донкихотская задача создания 3500-страничной истории царских деяний, написанной накануне отмены крепостного права, выглядит замыслом, преисполненным сервильности. Однако если мы примем во внимание, что Калашников решил осуществить свой грандиозный проект самостоятельно, посвятив ему личный досуг и получив в награду за него всего лишь табакерку, это верноподданническое сочинение предстанет великолепным примером отношения русского чиновника к службе как к подобию некоего священнодействия, поистине важнейшему слагаемому его жизни.

Подведем итоги. Словцов и Калашников являлись сибиряками, считавшими имперское правление созидательной силой, которая не столько угнетала царских подданных, сколько улучшала их состояние, чего самостоятельно, вне этой опеки, они едва ли смогли бы достичь. Альтернативой империи, по их мнению, был хаос. Однажды Словцов, объединяя в присущем ему духе Россию и Древний Рим, сказал по этому поводу: «Брут последний Римлянин (курсив Словцова. – М.С.) – этот отголосок давно идет. Но лучше бы назвать его последним сумасбродом. Как можно было умному Римлянину не видеть, что обширная Империя скоро превратится в хаос без единодержавия?»138. Словцов и Калашников отождествляли себя с главными задачами имперского государства, так как служба не только обеспечивала их в материальном отношении, но и становилась поприщем для духовной и интеллектуальной деятельности. Будучи представителями как «государства» в узком смысле, так и «образованного общества», они демонстрируют исследователям убедительный пример тесной связи между образованием и непосредственной практикой имперского управления. Ключевой антитезой их социальной картины мира было противопоставление «просвещенных» и «непросвещенных» людей, нежели оппозиции «государства» и «общества», «России» и «Сибири» или «русских» и «нерусских». Быть образцовыми подданными подразумевало в их случае одновременное соединение сибирской идентичности с осознанием своей миссии как слуг империи, ибо «национальные» и «областные» интересы были, с их точки зрения, одними и теми же слагаемыми основного – имперского – направления русской истории.

МАРК А. СОДЕРСТРОМ

Специфика бытования «сибирского текста» в литературной ситуации последней трети XIX века

Современное состояние литературоведения диктует необходимость дальнейшего изучения и внедрения в научный оборот новых материалов, связанных с так называемым сибирским текстом. Разнообразные архивные источники, многочисленные статьи областников в центральной и региональной прессе, их дневники, письма, наряду с исследованием русско-европейских литературных процессов, дают возможность показать, как многие геополитические и геоэкономические обстоятельства второй половины XIX в. помогли становлению культурного регионализма в Сибири и формированию очередного локального мифа российской цивилизации.

Этому способствовал ряд благоприятных факторов, особенно ярко проявившихся в последние десятилетия XIX в.: явный поворот культуры в сторону собирания и обработки фольклора различных народов Российской империи, мощное развитие русской этнографии, следовавшей во многом западным, позитивистским образцам. Огромное значение в это время имели многочисленные экспедиции, предпринятые Русским Географическим обществом на далекие российские окраины, целью которых было не только открытие новых территорий, но и стремление запечатлеть обычаи, уклад, традиции и нравы практически не известных дотоле этносов.