Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве

Словцов не уставал напоминать Калашникову, что службу нельзя воспринимать легкомысленно или использовать для достижения личных целей. Так, он был весьма обеспокоен частыми переходами его ученика с места на место после того, как он перебрался в Петербург. Узнав однажды, что Калашников недоволен занимаемой им должностью, Словцов не преминул послать ему настоящий выговор: «Да, молодой человек, надобно исполнять всё повеленное, и думать о себе как о ничтожном человеке»105. А когда Калашников сообщил Словцову о своем намерении жениться, тот посоветовал прежде прочно обосноваться на службе, поскольку «по русским законам тот, кто не имеет аттестата на чины, есть точный школьник или вечный подьячий»106. Вместо стремления к наградам Словцов наставляет Калашникова «свою службу украсить посильными подвигами», исполняя поручения начальников без ропота – даже если они «командировали тебя в Камчатку»107. В пример он привел тобольского гражданского губернатора А.С. Осипова: «Здешний Губернатор, посвятив всего себя на службы, не имеет даже пары лошадей собственных. <…> Не прекрасно ли смотреть на сего чиновника, когда он на ямской смиренной парочке спешит в Губернское Правление?»108.

Если мы будем иметь в виду, что, по существу, с 1808 по 1828 гг. Словцов был ссыльным, его неоднократно высказанная преданность службе и трону будет выглядеть весьма знаменательно. В этом отношении давнее учреждение Тобольского наместничества было важным опытом лично для Словцова, событием, которое сообщило высокие цели всей его жизни. На роскошной церемонии открытия наместничества 30 августа 1782 г. 15-летний Словцов удостоился чести прочесть свою оду «К Сибири»109. В тобольской истории не было более торжественного дня, чем этот, особенно если учесть, что печальные времена были уже не за горами – скоро пожары и наводнения нанесут большой ущерб городу110. Событие знаменовало собой, как позднее писал Словцов, начало «благодатн[ой] эпох[и]», когда «всякому нравственному существу даны право и сила действовать в общей жизни человечества». Все эти щедроты, естественно, были дарованы властью: учреждение наместничества, как указал Словцов, «слава Богу, сделало Сибирь недалеко от царя и верховного правительства»111. На себя он смотрел как на орудие в этом процессе и в течение всей своей многолетней жизни ни разу не усомнился в справедливости этого убеждения. «Сибирская Минерва, – как он писал Калашникову в 1825 г. о своей визитаторской должности, – вряд ли увидит так усердного ей служителя, каков я был; умнее и ученее меня многие будут, но усерднее едва ли!»112.

Помимо того, что служба явилась главным путем к просветительской деятельности, она также обеспечивала Калашникову и Словцову стабильный доход и жизненный уровень, значительно превышающий обычные сибирские стандарты. Так, несмотря на то, что Калашников был вынужден регулярно брать деньги в долг, его жалованье, вместе с «милостями» высоких лиц, вполне обеспечивало его огромную семью и, кроме того, делало доступными некоторые излишества столичной жизни для него самого. В свою очередь, Словцов, хотя и не вернулся в Петербург, предпочтя провести свои последние годы в Тобольске, жил отнюдь не бедно. Он получал ежегодный пенсион в 3000 рублей, которого хватало, чтобы платить двум слугам и посвятить последние 15 лет земного существования творчеству и созерцанию. Его письма к Калашникову наполнены просьбами прислать не только дорогие книги, но, например, еще и шоколад. На последний Словцов тратил буквально сотни рублей – больше, чем большинство жителей империи могло заработать в течение всей жизни. Писатель был убежден, что это «единственное средство, которое может поддержать мое здоровье»113. Наряду с жалованьем Калашников и Словцов получали ордена, кольца с бриллиантами и другие подарки в признание их службы. Иметь наружность, пристойную просвещенному чиновнику, было также важной задачей для обоих. Так, являясь визитатором сибирских училищ, Словцов не раз просил попечителя Казанского учебного округа позволить ему сшить особый мундир. Он подчеркивал, что как «начальник училищ сей страны» он не может довольствоваться тем же мундиром, что и у директора гимназии, и по крайней мере должен носить мундир «с некоторою в шитье переменою». Положительного ответа на эти запросы не последовало, однако Словцов получил разрешение носить мундир ординарного профессора Казанского университета114. А позднее Словцов написал в министерство, чтобы ему разрешили носить мундир и по выходе в отставку115. Подобные символические атрибуты играли критически важную роль в жизни служивших и не служивших русских подданных: они воочию демонстрировали их подлинный статус в государственной иерархии, сообщая материальный облик высоким идеалам, лежащим в основе имперского правления116.