Шырь

— А насчет белого матроса… Такое вполне может происходить в геопатогенных зонах, в этих, как его, местах разломов земной коры. Там концентрируется энергия и аномальные дела, — пояснил Лось.

— Какая энергия? — не понял Саша.

— Всякая. Например, «цинь». Или «янь».

— Лось, а почему, по-твоему, матроса скинули именно в этом месте? — спросил Люцик, залезая на свою полку.

— Недоглядел Кришна. — Лось зевнул и тоже устроился спать.

— Сань, чего сидишь, ложись давай, — задумчиво сказал сверху Люцик.

Когда парни перестали ходить по вагону и утихли голоса, Саша забрался к себе, лег набок, у перегородки, рядом с рыжей.

— Думаешь, наверно, я шлюха какая-нибудь? — тихо спросила она, потягиваясь.

— Не знаю.

— Что-о?

— Все нормально, говорю.

Саша трясущимися руками стянул с рыжей кофту, долго возился с застежкой лифчика.

— Ишь ты, жаркий какой матросище, — шептала она.

Минут через десять Саша опять лежал рядом. Глухо стукала кровь в висках.

Он вдруг с отвращением почувствовал тяжелое дыхание рыжей.

Посмотрел вниз. Там валяются ее джинсы. «Мои-то клеши пропали», — подумал он.

Рыжая заворочалась, и Саша перебрался на полку к Люцику, сел у него в ногах.

— Ты что, Саня? — спросил он.

— Люцик, можно я тут посижу, а?

— Зачем?

— Не знаю, просто.

Помолчали.

— Тогда я туда… тово… — сказал Люцик и, не дождавшись ответа, полез к рыжей.

Саша лег, укрылся шинелью Люцика с головой. Он долго не мог заснуть — прислушивался к биению своего сердца, почему-то казалось, что сердце вот-вот остановится. Шорохи, невнятные голоса. Кто-то захрапел, в тамбуре брякнула дверь…

На следующий день Люцик где-то раздобыл для Саши аспирин. За окнами по-прежнему метелило, будто эшелон перемещался на запад вместе с облаками.

Которосль

Осиновыми вешками означена в заснеженном поле тропа. Коля и деваха идут от полустанка к даче. Остылое солнце плывет сбоку, невысоко; на ветру покачиваются мерзлые метки-прутья, заботливо указуя путь, и Коле охота скорее оказаться в тепле и тиши дома. Нередко и с удовольствием он уединялся там, благо сродники отдыхать выезжают из города не раньше мая, однако на этот раз решил коротать выходные с девахой. Одному стало тоскливо: накануне его выгнали из Духовной семинарии.

Речку перешли по узкому деревянному мосту — у берегов подмерзла, а посередь парит черной промоиной. От давешних неурядиц и близости хладных вод Коле беспокойно, и деваха, впереди идущая над студью теченья, кажется ему заранее омертвелой. «Надо бы помочь ей, растленной, по-новому жить», — думает Коля.

В доме первым делом он печь затопил. Принес воды из колодца. Сидит на поленьях, курит. Деваха хозяйствует возле электроплиты.

Снега голубеют от ранних сумерек. Яблони сада — голые, черные. Соседние дачи покинуты до весны.

В топке гудит и потрескивает. Заняться пока вроде нечем, и Коля решил оживленье содеять. Десяток уснувших мух перенес с холодного подоконника на стол, под лампу, чтоб отогрелись.

Ужинать сели. Деваха подала яичницу с колбасой и любовно смотрит, как вкушает Коля; но и пища ему не в радость… Прежде не волновало так предстояние за цельность вопреки плоти, а тут будто исчезла завеса слепоты.

Прожевав, он рек:

— Если очиститься, тогда и… тогда уповать не стыдно. Уяснила?

— Хватит, Коль. Отдохнуть же приехали.

— Каждому отдых положен, но только там, где надобности в покое, наверно, нет… Ой, что говорю-то? Тьфу! — Коля набрал в кружку воды из ведра, взял с вешалки девахин шарфик и стал крест-накрест кропить им кухонные углы. — Вот, учись отваживать напасти, — обрызгал деваху.

— Давай как люди будем, а? — Она вытерла капли со щек и лба.

— Даже в лучшие времена не стану я скакать со свирелью по лугам и сатаниновым яружным кущам. — Коля и себя окропил, ликом от этого просветлев, но все равно страдая.

Не поборов соблазна, достал из шкафа припрятанную до случая бутылку перцовки. Налил в кружку, из которой кропил.

— Тоже отравушки охота? — вопросил деваху.

Та отказалась.

Закусил. Чуть полегчало, и Коля решил, что по весне надо будет совсем оставить мирскую маету ради лесного покоя. Сокрыться в чащобе, избушку построить, консервами запастись. Только бы не обмануться соблазном, ведь иногда уйдет человек жить в природную пустошь, познает нужду и, ослабнув, творит себе мелких идолов. Но если вытерпеть такое отшельничество хотя бы полгода, самые свирепые супостатные псы и желтоглазые лешаки побегут от тебя, хвосты поджав.

Все ладно в задумке, но места здесь не столь глухи. Грибники прибредут, уединенье нарушат. Или лесничий, или еще кто. Не унять потом искусительные слухи, что, дескать, затворник объявился. Посему лучше далече направить стопы…

Чтоб отвлечься от извечной заботы духа, Коля мух осмотрел: лежат, будто насовсем усохшие. Спрыснул их водой, и одна — лапкой дрыгнула. Коля призвал деваху порадоваться.

— Оставь мух в покое, — ответила она. — У тебя тут даже телевизора нет, как дикий живешь… скучно.

— Сей словоблудный ящик я недавно потюкал молотком.

Деваха сникла, и Коле от этого немного стало совестно. Впрочем, деваха — не малое дитя, уже понимать должна… И он решился:

— Пойдем.