«Рассказы Анатолия Гаврилова — одно из самых заметных явлений в современной малой прозе. Эффект от его короткого рассказа примерно такой: полмира чудом отразилось в зеркальце заднего вида, вместилось в рамку. Необыкновенная плотность и в то же время суховатая легкость, лучшие слова в лучшем порядке. Гаврилов работает возле той недостижимой точки, откуда расходятся проза, поэзия и эссеистика».
Анатолий Гаврилов , Анатолий Николаевич Гаврилов
Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза18+Анатолий Гаврилов
Берлинская флейта
Рассказы
В Крым хочешь?
Оттепель, сосульки, скользко.
Поскользнулся, забалансировал, успел зацепиться за дерево.
Шел по Балакирева, взглянул на окна квартиры Владимира Ивановича.
Его уже там нет.
Учился во ВГИКе, подавал надежды, потом бросил, ушел в проводники, а в прошлом году умер.
Опять снегири прилетели, расположились на яблоне, похожи на краснобокие яблоки.
Вороны и галки что-то выклевывают из снега, снуют воробьи и голуби, и вдруг все они, включая снегирей, будто по команде, улетели в сторону воинской части.
Может, армейской кухней пахнуло, может, что-то другое.
Утечка воды в туалете, в районе стыковки сливного бачка с унитазом, там, где
Нужно купить новый и заменить.
Я это уже делал.
А пока подставлю туда пластиковую коробку из-под торта.
Сборник рассказов К. Паустовского «Мещерская сторона», рассказ «Телеграмма».
Этот рассказ так впечатлил когда-то Марлен Дитрих, что она, будучи в Москве, вдруг опустилась перед автором на колени.
Рассказ действительно хорош.
«А ты пишешь всякую хрень!» — сказал мне по телефону в час ночи литератор Подберезин.
Может быть.
С крыши с грохотом свалилась снежная глыба.
Попади под такую — шею свернет.
Бульдозер рушит обгоревшие шлаконабивные стены дома, где жили Зайцевы.
Алкоголь, огонь, зола, пепел.
Свежий номер рекламной газеты «Из рук в руки». Иногда покупаю и погружаюсь в предложения и спрос, подчеркиваю, сопоставляю, анализирую, а зачем — не знаю.
Когда-то мой дед занимался маклерством, и это, может быть, передалось мне, но уже только в плане теоретическом.
По местному телевидению местный художник говорит о красоте родного края, о том, что нужно ее любить и ценить. А всякие там
— Пишешь? — спрашивает из Москвы по телефону мой друг Николай Евгеньевич.
— Пишу.
— Что?
— Ну… рассказы…
— В каком духе?
— Ну… не знаю…
— А хочешь в Крым? Я дом там недавно купил, рядом с морем. Хочешь? Ты ведь никогда не бывал в Крыму?
— Не бывал.
— Побываешь, обязательно побываешь! И почувствуешь совершенно другую жизнь! Но для этого ты уже сейчас должен духовно подготовиться, изменить, так сказать, свой взгляд на мир, отказаться от своего вечного пессимизма. Напиши что-нибудь светлое, и ты поедешь в Крым!
— Не поздновато ли что-то пересматривать?
— Нет, нет и еще раз нет! Да, непросто избавиться от привычного, но это нужно сделать! Нужно и можно! Хватит скулить и жаловаться!
Хотел бросить трубку и закончить разговор, но вместо этого пробормотал «спасибо».
Сходил в магазин, купил гибкий фитинг, устранил в туалете утечку воды, потом перелистывал путеводитель по Крыму: «Южный берег Крыма тянется на 250 км от мыса Айя до горы Кара-Даг… сколько трудящихся, больных или просто уставших от напряженной работы людей отдохнуло на живописном берегу, у синего моря!»
— Иногда мне говорят, что в моих рассказах мало светлого, — сказал я знакомому психологу. — Можно ли что-нибудь с этим сделать?
— Ничего, — после некоторой паузы ответил психолог.
И вот я лежу и думаю, что имел в виду психолог? Ничего не надо делать, потому что дело безнадежное, или потому что все нормально?
Норма — статистическое понятие. А Крым — полуостров.
Армия
— Служил?
— Служил.
— Когда?
— Давно.
— Где?
— В подпровинции Восточноевропейской провинции.
— Что это?
— Полесье.
— Лес?
— Леса и болота, окруженные электрозаградительной сеткой, танталовыми нитями сигнализации и паутиной стальных ловушек.
— Что еще?
Казарма, столовая, клуб, библиотека, строевой плац, учебный корпус, футбольное поле, топливо, ракеты, пусковые устройства, ягоды, грибы, желуди, дубы, сосны, лещина, крушина, прочее.
— Ракетные войска?
— Да.
— Куда нацелены ракеты?
— Не знаю.
Не знаешь или не хочешь говорить?
— Меня это тогда совершенно не интересовало.
— Кем был?
— Сначала третьим номером расчета, потом — вторым.
— Первым не стал? Не было возможности?
— Была, но я не стал.
— Почему?
— Не знаю.
— А если подумать?
— В силу ряда причин интровертного порядка.
— Что с женщинами?
— Их там не было.
— Совсем не было?
— Для меня не было. Штабистка, телефонистка и медсестра были окружены плотным кольцом более сильных самцов.
— Алкоголь?
— Очень редко.
— Наркотики?
— Однажды дали покурить, но я ничего не понял.
— Спортом занимался?
— Футбол, волейбол, баскетбол, настольный теннис.
— Читал?
— Читал. Преимущественно всякую западную дрянь.
— Джойс, Кафка?
— Если бы! Но их там не было. Там были их жалкие эпигоны.
— Как к этому относился твой армейский друг и наставник Сергей Беринский?
— Он не одобрял моего «западничества».
— Что говорил?
— Он призывал меня к более уважительному отношению к русской классике.
— А ты?
— Внешне соглашался, а внутренне бежал в другую сторону.
— Что сейчас?
— Сейчас? Сейчас не знаю. Сейчас почти ничего не читаю.
— Почему?
— Не знаю.
— Подумай.
— Тебе придется долго ждать.
— Тогда вернемся к армии?
— Зачем?
— Но ты говорил, что был там счастлив?