Штопор

— Я — што, я винтик маленький, сторож, чего видел, чего нет. А вот ты, Николаша, ключик к Маняше Таковской подбери. Та, едят ее мухи с комарами, — перешел на прежний, веселый лад дед, — знает премного. Манохин, не смотри, что молод, а знал, когда воровать — ночью легче попасться. Вот и возил машинами при ясном солнышке у всех на глазах. А куда — пойди, проследи. Сказывают, частенько он наведывался к Сиволапу. А еще — до Маньки Таковской — Танька у него была, Иван Ефимыча дочка. Ту крепко, сказывают, одаривал. Помнишь ее, кажись, твоя ровесница?

Еще бы не помнить Татьяну, первую любовь Николая. Нет, она была не ровесница и Николай в одном классе с нею не учился, но в школу и из школы нередко шли вместе.

Николай понимал, что старик в свидетели не пойдет, но и то, что он рассказал, ценность для суда имело немалую. Надо было выведать еще кое-что у любовниц Манохина. Маняша Таковская вряд ли что расскажет — зачем ей портить свою репутацию перед мужем, — а вот Татьяна…

Отцу полегчало — уколы, массаж, растирание мазью подняли его на ноги, — он мог ходить по комнате, обедал за общим столом, порывался поехать в город, в суд и «дать там разгону», но Николай сдерживал его, уверяя, что отец только испортит дело, он разберется сам и тогда с убедительными фактами, а не с голыми руками явится к прокурору. Отец с трудом поддался уговорам.

Целыми днями Николай расхаживал по селу, бывал в поле, разговаривал то с одним, то с другим, собирая по крупицам компрометирующий бригадира Манохина материал: один видел, как в прошлом году он кутил с кладовщиком маслозавода, а потом отправлял туда машинами подсолнечные семечки, зачастую не привозя на них приемные накладные; второй оказался невольным свидетелем незаконной сделки с инженером Сельхозтехники: твои — мясо и мед, наши — запчасти, третий слышал от соседки, что «Владимир Кузьмич своей полюбовнице Маньке Таковской дубленку подарил».

И хотя не всему можно было верить, вернее, не все можно было доказать, Николай не сомневался — во всем виноват Манохин, и есть все основания привлекать его к судебной ответственности.

Пытался Николай вызвать на откровенную беседу и Марию Таковскую, но, как и предполагал, она при первом же слове о бригадире шарахнулась в сторону, бросив злое и оскорбительное:

— У своей жены порасспрашивай о нем, она тоже с ним пшеничкой распоряжалась.

— Куда ей до тебя. Ты из молодых, да ранняя, — только и сумел ответить Николай.

Он еще раздумывал, стоит ли встречаться с Татьяной, и что это дополнит к уже имеющимся сведениям, как однажды вечером, возвращаясь домой от очередного собеседника, увидел ее у кусаткинского двора. Она разговаривала со старухой и следила за приближающимся Николаем — не иначе, поджидала его. И когда он поравнялся, ласково пропела:

— Здравствуй, Николаша. Тут о тебе на селе только и разговору, а я никак увидеть не могу моего школьного товарища. А сам не догадался зайти. — Она говорила с улыбочкой и прежней привычкой кокетливо поводить плечами. Она, как и прежде, была красива, загорелая до шоколадного цвета, но начала уже полнеть и терять былую стать. Оставила старуху и направилась к нему. Протянула руку. — А тебя и впрямь не узнать. И куда глядели мои глаза, — захохотала она, бесцеремонно беря его под руку. — Я как раз к вам собралась. — Еще раз окинула его с ног до головы и, когда отошли от осуждающе покачавшей головой старухи, подтвердила: — Да, к вам. И знаешь зачем? Чтобы посмотреть на тебя. Кралю твою видела. Ничего. Но… Огонька, что ли, в ней маловато? — Внезапно остановилась. — А чего теперь к вам идти? Тебя я увидела. Пойдем лучше ко мне, ведь нам есть о чем поговорить?

— Поговорить есть о чем, ты права, — согласился Николай. — Но давай лучше поговорим на улице.

— Испугался? — усмехнулась Татьяна. — Ну мужики нынче пошли… А еще летчик. Неужто и ты у своей под каблучком?

Николай покачал головой.

— Помнишь, в школе учили Грибоедова: «Чужие языки страшнее пистолета».

— А у нас в селе по-другому говорят: «На чужой роток не накинешь платок». И плевать нам на чужие языки… Так пойдем? — более требовательно спросила она.

— Подожди, Таня. Мне действительно надо с тобой поговорить. Только не будем усложнять это. Давай поговорим здесь.

— Ну что ж, раз боишься, тогда спрашивай. Хотя я догадываюсь. Пошли бы ко мне, я тебе воочию показала бы, какие подарки мне даривал этот подонок. Да, он вор и сволочь, на каждую новую юбку бросался, как пес. А твоя устояла, вот он и ославил ее. А сколько Маняше передарил? Колхозное, оно не жалко…

— А ты можешь подтвердить это на суде? — ласково взял ее за руку Николай.

— На суде? — Татьяна выдернула руку. — Ты что, за дурочку меня считаешь? Тебе я сказала и показать могу его подарки. Но чтобы по судам таскаться, извини, Николаша. И с какой стати лишаться мне нужных вещей? Нет уж, как ты и чем хочешь прижать ворюгу — дело твое. Меня не впутывай: скажу, что ничего не знаю.

— А я думал, в тебе совесть заговорила, — укорил ее Николай.

— Совесть? — усмехнулась Татьяна. — Ты вначале объясни, что это такое и где ты ее видел?