ШтольмАнна. Проказы Купидона (СИ)

Много разных людей повидали сотрудники полицейского управления, а потому удивить их багровым, яростно потрясающим кулаками посетителем было невозможно. Правда, городового Дубова несколько смутило то, что сим господином оказался купец Белозеров, человек в столице весьма известный, но беда, она ведь, как известно, в бумаги не смотрит и в равной степени приходит как к людям почтенным, так и весьма посредственным.

- Это безобразие! – забушевал прямо с порога Ерофей Петрович. – Я требую, чтобы злодея нашли и наказали по всей строгости!

Дубов с тоской подумал, что цыганка, кою он на улице толкнул и вместо извинений пригрозил в камере за мошенство закрыть, была ведьмой и не иначе, как прокляла его тихомолком, а ещё надо непременно улучить момент и в церкву сбегать свечку поставить, ведь матушка-покоенка часто говаривала, что как день начнётся, так он и пройдёт.

- Чего глазами хлопаешь?! – продолжал бушевать почтенный купец. – Веди меня к своему начальству, да незамедлительно!

- Извольте, - Дубов подскочил столь ретиво, словно ему угольев рдеющих под филейную часть сыпанули, поклонился неуклюже, - за мной следуйте, вот сюда, пожалуйста.

Ворча, словно голодный волк, господин Белозеров двинулся следом за городовым, который привёл его в кабинет к Якову Платоновичу Штольману, коий в этот тёплый и неожиданно солнечный для февраля день занимался делом, совсем не подходящим торжеству природы за окном: бумаги разбирал. Ерофей Петрович так стремительно влетел в кабинет, что любовно сложенная стопа бумаг покосилась и с постепенно нарастающим шелестом осела. Яков Платонович досадливо губы поджал, на купца строго посмотрел:

- Штольман, Яков Платонович. Чему обязан визитом?

- Белозеров я, - буркнул купец подходя вплотную к столу следователя и поводя плечами, словно норовистый конь под седлом, - Ерофей Петрович. Дело у меня к Вам спешное и важное, отлагательств не требующее.

Штольман покосился на груду бумаг, вздохнул неприметно и кивнул в сторону кресла для посетителей:

- Присаживайтесь.

- Ой, да оставьте Вы все эти куртуазности, - вспылил Белозеров, взмахом руки сметая ещё одну стопу бумаг, - беда у меня, а Вы расшаркиваетесь, точно мы с Вами на балу встретились.

- Успокойтесь, Ерофей Петрович, - голос Якова Платоновича звякнул сталью, - и толком объясните, что у Вас произошло.

Купец взглянул в холодные, точно воды Невы-реки, глаза следователя, сглотнул, вытер платком вспотевший лоб, плюхнулся в кресло, судорожным движением распутывая шарф, и проворчал:

- Вредительство у меня произошло, самое натуральное, всех моих девок супостат какой-то потравил.

Бровь господина Штольмана выразительно приподнялась, хотя голос оставался ровным и ничем обуревающих следователя эмоций не выдал:

- Вот как? Расскажите подробнее.

- Да кабы я знал, - вздохнул Белозёров, устало обмякая в кресле, - у меня ведь три девицы в дому: дочка, племянница да воспитанница, дочка друга моего давнишнего, коий разорился да с горя пулю себе в лоб пустил. Злая-то молва, понятное дело, Ксеньку моей назвала, да мне-то с того что? Худые слова на вороту не виснут, а шибко длинные языки я и узлом завязать могу, чтобы не болтались.

Яков Платонович понимающе кивнул, он тоже умел осадить болтуна, причём даже не словом, взглядом, а то, что хаять любимую супругу господина Штольмана чревато весьма серьёзными последствиями, поняли через месяц после венчания даже самые бедовые головы Петербурга.

- Так вот, - Ерофей Петрович опять плечами повёл, мысленно костеря так некстати обострившийся прострел, - присмотрел я своим барышням женихов, чтобы, значит, дуростями вредными не увлекались и о всяких там учёностях не задумывались. Девице-то оно что надо? Мужа хорошего, дом справный, балы когда-никогда, подарки там, ну и протчее, любовь, забота, куда же без них. Ласку-то и собака бродячая ценит, девка-то и подавно, хоть мне подчас и кажется, что у собаки разумения-то поболе будет.

Яков красочно представил себе, какую гневную отповедь услышал бы купец от Елизаветы Платоновны, доведись ей сии крамольные речи услышать, как вспыхнули бы гневом голубые глаза Аннушки, и прикусил губу, дабы подавить улыбку.

- Конечно, иногда встречаются и исключения, - продолжал философствовать купец, оседлавший своего любимого конька, - но редко, да и те замужем успокаиваются и выполняют три главных правила замужней дамы: любить, рожать, молчать.

«Любить, рожать, молчать, - мысленно повторил Яков Платонович, опять прикусывая губу, - что и говорить, отличная эпитафия».

Следователь усмехнулся и покачал головой, он никогда не обольщался по поводу девичьего послушания. Сестрица Лизхен с малых лет демонстрировала упорство, которому и первооткрыватели позавидуют, ненаглядная Анна Викторовна тоже особой покорностью не отличалась. Да что там, даже Мария Тимофеевна Миронова, уж на что сторонница прежних взглядов, а и та, коли что ей не по нраву придётся, вскинется и на супруга, коий, конечно, глава семьи и хозяин, но отнюдь не истина в последней инстанции.