Любовь – вершина всего бытия и путь, ведущий его к совершенству. Благодаря любви оно достигает предельной интенсивности, предельной полноты и экстаза высочайшего самоосознания. Если Бытие по самой своей природе является сознанием и, осознавая его, а значит, познавая и в итоге отождествляясь, мы становимся едины с ним, то все же восторг есть сущность сознания, а ключом и секретом к высшему восторгу является любовь. И если воля является силой сознательного бытия, посредством которой оно реализует себя, если, объединяя свою волю [с высшей Волей], мы становимся одним целым с Бытием с присущей ему бесконечной силой, то все труды этой силы всё же начинаются с восторга, пребывают в восторге, имеют своей целью и завершением восторг и радость бытия; любить Бытие, само по себе, и все его формы, которые проявляет сила его сознания, значит приближаться к абсолютной безграничности Ананды. Любовь – это сила и страсть божественного самосущего восторга; без любви мы можем ощущать великий покой его бесконечности, всепоглощающую тишину Ананды, но не его бездонную глубину, безграничные богатства и необъятную полноту. Любовь ведет нас от обусловленного разделением страдания к блаженству совершенного единства, но без утраты той радости единения, которая является величайшим открытием души и долгой подготовкой к которой становится жизнь космоса. Поэтому стремиться к Богу через любовь – значит готовить себя к величайшей из всех возможных духовных реализаций.
Любовь, достигшая полноты, не только не исключает знания, но и сама приносит знание; чем более полным является знание, тем богаче возможности любви. «Силой бхакти, – говорит Господь в Гите, – человек познаёт Меня во всей моей широте и величии, а также каков Я на уровне сущностных принципов Моего бытия, и, познав эти принципы, он становится единым со Мной». Любовь без знания страстна и интенсивна, но слепа, груба и часто опасна, представляя собой великую силу, но также и камень преткновения; любовь, ограниченная в знании, в своей пылкости и часто вследствие самой пылкости делается узкой и ущербной; любовь же, ведущая к совершенному знанию, позволяет достичь бесконечного и абсолютного единства. Обладающий такой любовью не только не избегает, а с радостью берется за божественные труды; ибо он любит Бога и един с ним во всем его бытии, а поэтому и во всех существах, и для него трудиться для мира – значит многообразно проявлять и реализовывать свою любовь к Богу. Именно к такой троичности наших сил, единению всех трех в Боге мы приходим, когда, начав свое странствие с пути преданности, с Любовью в качестве Ангела Пути, мы стремимся отыскать в экстазе божественного восторга бытия Все-Любящего полноту нашего собственного бытия, а также тайную обитель этого восторга, блаженные покои и центр его вселенского излучения.
И поскольку единство этих трех сил служит основой нашего совершенства, искатель интегральной самореализации в Божественном должен избегать или сторониться (если такое вообще случается) всех раздоров и взаимного пренебрежения, очень часто возникающих между приверженцами этих трех путей. Создается впечатление, что те, кто превозносят знание, часто если не презрительно, то высокомерно взирают со своих заоблачных высот на путь преданности, считая его приземленным, невежественным и пригодным лишь для тех душ, которые еще не готовы к восхождению на высочайшие вершины Истины. Верно то, что преданность без знания часто груба, примитивна, слепа и опасна, о чем свидетельствуют многочисленные ошибки, преступления и безумства религиозных фанатиков. Но причина в том, что преданность в них еще далека от истины, искажена, не стала подлинной и лишь неумело пытается нащупать верный путь и пойти по нему; знание на этой стадии столь же несовершенно – оно догматично, ортодоксально, нетерпимо, ограничено узкими рамками одного исключительного принципа, да и тот обычно бывает понят очень несовершенным образом. Если преданный овладел силой, способной возвысить его, и познал настоящую любовь, то они очищают и расширяют его столь же эффективно, как и знание; это две равные силы, хотя их методы достижения одной и той же цели отличаются. Гордыня философа, свысока смотрящего на страсть бхакты, возникает, как и любая другая гордыня, из-за определенного дефекта его природы; ибо слишком развитый интеллект упускает то, что может предложить сердце. Интеллект ни в коей мере не выше сердца; несмотря на то, что он с большей легкостью распахивает двери, в которые сердце склонно неуверенно и безуспешно стучаться, он в то же время сам склонен не замечать истин, которые близки и очень понятны сердцу. И даже если интеллектуальное знание углубляется и превращается в духовное переживание и быстро достигает вечных высот, высочайших вершин, небесных просторов, ум не может без помощи сердца постичь силу и достичь бездн и океанических глубин божественного бытия и божественной Ананды.