Шрам

Флорин оставался без сознания (опасности, что он придет в себя, не было благодаря наркотикам), а хирург надел на его рот маску, прищипнул нос пальцами и начал осторожно закачивать в пациента морскую воду. Прошло несколько секунд, но никакой реакции не было. Потом Флорин зашелся в сильном приступе кашля, разбрызгивая воду. Хирург замер над ним, готовый в случае чего отпустить нос пациента.

Потом Флорин затих. Он все еще не пробуждался, а его надгортанник и трахея сузились, препятствуя проникновению морской воды в легкие. Хирург улыбнулся, когда увидел, что вода начала течь из приделанных Флорину жабр.

Поначалу она сочилась неторопливо, в ней виднелись кровавые сгустки, струпья. Но потом стала чистой, жабры задвигались, регулируя поток, и вода полилась на пол равномерными струйками.

Он пришел в себя позднее, в голове был туман, и он не понимал, что произошло, но энтузиазм хирурга передался и ему. Горло ужасно болело, и он уснул снова.

Но самое трудное уже было позади.

Хирург подрезал веки Флорина, вживил ему прозрачные мигательные перепонки, взятые у каймана, питомца одной из городских ферм, и соответствующим образом измененные. Он ввел Флорину клеточные жизнеформы, которые, не причиняя вреда, стали в нем разрастаться, взаимодействовать с организмом, делая потовые выделения более маслянистыми, чтобы Флорин мог согреваться в воде и свободнее в ней скользить. В основании ноздрей хирург привил небольшой узел мышц и нити сухожилий, чтобы можно было перекрывать нос.

И наконец, хирург проделал самую простую часть операции, хотя ее результаты и бросались в глаза более всего. Между пальцами Флорина он натянул перемычки – кожистые ткани, которые он вживил ему под кожу. Он удалил пальцы на ногах и привил вместо них пальцы рук, взятые у мертвеца, отчего Флорин стал похож на обезьяну. Потом он натянул перемычки между этими вновь ожившими пальцами, так что Флорин стал меньше похож на обезьяну и больше – на амфибию.

Врач искупал Флорина, омыл его морской водой, отчего тот стал чистым и прохладным; Флорин спал, а щупальца его шевелились во сне.

На четвертый день Флорин пришел в себя полностью и окончательно. Он больше не был привязан, мог свободно двигаться, действие химикалий закончилось.

Он медленно сел.

Тело его болело. Не то слово – агонизировало. На него накатывались волны боли, которые отдавались в его сердце. Его шея, его ноги, его глаза – проклятье! Он увидел свои новые пальцы на ногах и на мгновение отвернулся – воспоминание об ужасе, пережитом на пенитенциарной фабрике, вернулось к нему, но вскоре ушло, и он снова посмотрел на свои ноги («Опять гной», – не без юмора подумал он).

Он сцепил свои новые пальцы, потом медленно моргнул и увидел, что перед глазами, прежде чем они закрылись веками, мелькнуло что-то прозрачное. Он втянул больше воздуха в саднящие от воды легкие и закашлялся. Легкие откликнулись болью – хирург предупреждал об этом.

Флорин, невзирая на боль, слабость, голод и нервное возбуждение, улыбнулся.

Подошел хирург, а Флорин продолжал ухмыляться, что-то бормотал себе под нос и легонько потирал себя.

– Мистер Сак, – сказал хирург, и Флорин повернулся к нему, протянул к нему трясущиеся руки, словно пытаясь обнять его, обменяться с ним рукопожатием.

Щупальца Флорина тоже зашевелились, пытаясь синхронно с руками вытянуться в воздухе, слишком разреженном для них. Хирург улыбнулся.

– Поздравляю, мистер Сак, – сказал он. – Операция прошла успешно. Теперь вы – земноводное.

И тут (они не смогли сдержаться, да и не пытались) оба громко расхохотались, хотя смех отдавался болью в груди Флорина, а хирург толком не понимал, что же здесь смешного.

Осторожно ступая, он прошел по Книжному городу и Саргановым водам и оказался у себя дома, где обнаружил Шекеля: тот ждал его в чистых, как никогда прежде, комнатах.

– Ну, ты и молодец, – сказал он, стесняясь Шекеля. – Здорово постарался.

Шекель хотел обнять его на радостях, но Флорин добродушно отстранился – тело его все еще болело. Они тихо проговорили до позднего вечера. Флорин осторожно расспросил об Анжевине. Шекель рассказал, что читает с каждым днем все лучше и лучше, ничего особенного больше не случилось, вот только потеплело – разве Флорин не почувствовал?

Да, почувствовал. Они двигались на юг почти с такой же скоростью, с какой дрейфуют континенты, но буксиры тащили их непрерывно вот уже две недели, и они, вероятно, ушли миль на пятьсот к югу (пока что они шли так медленно, что перемещение было незаметно), и по мере приближения к умеренным широтам зима понемногу отступала.

Флорин показал Шекелю, что прибавилось к его телу, что изменилось, и Шекель поморщился, глядя на эти странные, воспаленные штуковины, но в то же время исполнился благоговения. Флорин пересказал ему все, что объяснил хирург.