Шрам

Верхушки мачт сходятся и опять расходятся, канаты свертываются, как мускулы, и принимают на себя напряжение, возникающее, когда небеса Армады разламываются, залечиваются, вновь разламываются.

Дикие звери, обитающие в тени, сдерживают свой скулеж; они чуют, что я пахну мертвечиной, и в испуге быстро уходят подальше (кто на двух, кто на четырех лапах) по пересеченному корабельному ландшафту, по узким коридорам из кирпича и дерева, выросшим на перестроенных палубах. Трупы судов вписаны в пейзаж. Бакштаги, комингс, палы, фишбалки и кат-балки вкраплены в скопище изъеденных солью корпусов.

За каждой стеной – морской зверек, мумия, жертва, убитый, словно слуга, и уложенный в фундамент храма. Это город призраков. Каждый квартал заколдован. Мы живем на наших мертвых кораблях как кладбищенские черви.

Засохшие цветы и сорняки тянутся к слабому свету из трещин в стенах, из выбоин в бетоне и дереве. Жизнь – штука цепкая, уж мы-то, мертвые, знаем это лучше кого угодно.

Следы праха, осколки костей и кирпичей, мимо рваных ран бомбовой хирургии – уголь и бут, паузы, сделанные опустошением в скучном монологе города. Краска, возраст, весь этот хлам городских случайностей, на фоне которого торчат приземистые башни (на носах) и жилища (в тени бушпритов). Цветочные горшки и колеса, похожие на жалкие татуировки; преднамеренная порча. Бесчисленные метки, скульптуры, случайные и сотворенные (однообразие, приправленное признаками жизни и каких-то предпочтений, навесы, оставленные как есть, ленты на спящем скоте).

Там, где есть стекло, оно взорвано и расчиркано, покрыто замысловатыми тенями. Освещенные окна окаймлены темнотой. Строгие, они испускают холодный свет.

Мотыльки и ночные птицы, вещи, движимые луной, издают едва слышные звуки. Редкие шаги растворяются и быстро становятся бесформенными. Словно собрался туман, хотя никакого тумана нет. Мы те, кто выходит сегодня на ночную прогулку, появляется из ниоткуда и быстро туда возвращается.

Мимо фабрик, музыкальных залов, церквей, через мосты, дребезжащие, как позвоночник. Армада молча покачивается на волнах, словно всплывший труп, тронутый разложением.