Шоссе в Ад

Богатенькие родители его возлюбленной с замкнувшими мозгами организовали долгосрочный уход за Баликой в заведении, специализирующемся на коматозных пациентах. «Овощеферма», как мысленно назвал её Рейф. Отец Балики учредил трастовый фонд на имя Рейфа, считая, что возлюбленный его дочери должен получить щедрое наследство, которое бы получила Балика, если бы с ней не случилась эта трагедия.

Вдобавок, Рейф получил от отца Балики щедрое ежемесячное содержание.

Старик назвал это «инвестицией», как способ подтверждения горячей веры его дочери в потенциал Рейфа как автора.

Сам же Рейф вошёл в самую продуктивную фазу своей писательской «карьеры». Он публиковал историю за историей – экспрессивные, превосходно переданные описания жизни в Индии.

Переданные через глаза маленькой девочки, живущей в этой стране.

Истории начали продаваться.

Рейфа номинировали на разные награды. В контракте на полноценную книгу не хватало лишь его подписи.

Жизнь, казалось, наладилась.

Но в его работах появлялась потенциальная натяжка, недостаток, который грозил всё угробить. Он исписался. Если он собирался продолжать свою карьеру, следовало снова накормить мозговых червей.

Теперь он знал, кто они такие.

Мутации.

Физическое воплощение творческой составляющей его мозга. Теперь он мог констатировать, что своих идей у него не было. У него была техническая способность, но не более. Поэтому его мозг восполнил этот пробел, развив систему, с помощью которой он мог усваивать знания и размышления других людей.

Он крал интеллект.

Духовная пища.

Он был кем-то вроде супермена.

Новым супер-существом, новым видом.

Но он не был учёным, так что ему было на всё это – похер.

Однажды холодным октябрьским вечером он вышел прогуляться. Он всматривался в лица прохожих, выискивая в их глазах признаки чего-нибудь особенного – интересной жизни. Ему повстречалось множество кандидатов, но никто его так не возбудил, как бедная Балика. Затем, чтобы согреться, он зашёл в бар – ирландский паб, наполненный смехом и шумной музыкой.

Уселся в конце бара, заказал пинту «стаута» и окинул взглядом барную стойку.

Он раскрыл рот.

У него перехватило дыхание.

С другого конца бара ему улыбалась прелестная вьетнамская девушка.

Рука Рейфа крепко сжала холодный пивной бокал, который поставила перед ним барменша.

Он вздрогнул от лёгкой пульсации в висках.

Он взял пиво и, как в тумане, двинулся к другому краю бара.

В его голове кружились видения рисовых плантаций и бамбуковых лачуг.

Да, - думал он, улыбаясь.

Логичное новое направление.

Раздумывая над тем, как критики расценят продолжение его исследования восточных стран, он скользнул на стул возле вьетнамки. Она снова улыбнулась, и они завязали непринуждённую беседу.

Рейф почти что пожалел её.

Она ещё этого не знала, но её жизнь ей уже не принадлежала.

В его голове что-то извернулось.

Он пригласил её к себе.

После очень непродолжительного раздумья она согласилась.

Его совесть, которая давно уже должна была атрофироваться и отмереть, что-то еле слышно промямлила, слабо умоляя его не позволять этому случиться.

И он почти послушал её.

Почти.

Он придержал пальто, пока она его надевала.

После этого они вышли из тепла бара в холод городской улицы.

перевод: Иван Миронов

"Пиздобол"

Рэй Уэббер подумывал убить Пиздобола. По-другому этого парня было не заткнуть.

- Ты когда-нибудь думал по поводу этой песни? В смысле, всерьёз думал?

Речь шла о “Have You Ever Seen the Rain” “CCR”[24]. Станция со старыми песнями, на которую была настроена магнитола в машине Рэя, как раз играла её.

- Нет, - Рэй старался сохранить нейтральный тон - он был не в настроении выслушивать обличительные речи Пиздюка. - Врать не буду.

- Ты только послушай эту хрень.

Мы послушали.

Рэю, в общем-то, песня нравилась. Совершенно безобидная, так, просто милая старенькая вещичка на радио. Но Пиздобол был из тех, кто всегда найдёт повод побрюзжать.

- Видел ли я хоть раз дождь? - голос Пиздюка сочился сарказмом. – Да, Джон[25], я видел дождь. Я видел даже снег и ёбанный лёд в придачу. Ну и что скажешь, придурок?

Рэй вздохнул.

- Думаю, он поёт о Вьетнаме. Социальное потрясение шестидесятых. Это вроде как метафора.

Пиздюк заворчал:

- Метафора, шметафора. Ты о другой думаешь - там, где он вопрошает, когда же закончится всё это дерьмо.

- Да пофиг.

Рэй прибавил звук, когда реклама перетекла в песню “Stones”. Желание убить Пиздюка стало выбираться из области чистой фантазии, становясь всё более осознанным каждый раз, когда этот уебан раскрывал рот. Он думал об алюминиевой бейсбольной бите в багажнике. Нескольких ударов по голове вполне хватило бы. Пиздюк бы даже не узнал, кто пристукнул его.

- Этa песня - полное говно, - завопил Пиздюк, заглушая музыку. – Это просто твой девятнадцатый нервный срыв! Стиль не соответствует серьёзности психического заболевания!