Шлюха

Да и не надо с этого шить никаких шуб. Что-то возникло, хотя бы на мгновение, — и уже хорошо. Бог с ними, с шубами…

— Ну вот и чудненько. Кстати, меня зовут Саша.

Она улыбнулась.

— Ну, пока, Саша.

По твердой прямой Саша прошел через комнату и, отстранив малиновый полог, вышел на свежий воздух.

И он стал приходить к ней. Самое хорошее было, пожалуй, вот что — последние шагов пятьдесят до махона и этот самый первый миг, когда он впервые видел ее. Он, как всегда, появлялся почти бесшумно и несколько секунд стоял у входа (уже в махоне), а она, как правило, разговаривала с кем-нибудь или участвовала в общем разговоре. Но очень быстро, конечно, она замечала его (хотя всегда последней, может, правда, ему только казалось), и тогда он видел — он готов был поклясться! — мгновенную радость в ее глазах, и все в нем отзывалось блаженной радостью в ответ на ее радость. Но… Это и было самым хорошим — первые секунды. Дальше он проходил в глубь махона, как бы ненароком присаживался рядом с ней и смиренно ждал, пока она обратит на него внимание, отвлечется от беседы. Отвлекалась она быстро, но он всякий раз начинал сомневаться, не померещилось ли ему, что она в первый момент обрадовалась. Действительно, в течение всего визита ничего похожего на радость по поводу его прихода он не ощущал. Какая там радость — ему бывало не совсем понятно, зачем она вообще тратит время на него. Но, однако, не могло ему мерещиться из раза в раз. И он был, видать, ей немножечко нужен. Хотя это практически никак не проявлялось. Они сидели рядом. Говорить было особенно не о чем. Они обменивались ритуальными фразами. Часто играла музыка, и это облегчало молчание. Выручали подруги и клиенты. На них она подолгу отвлекалась — и ему, пожалуй, так было лучше: с одной стороны, она рядом, с другой — не надо очень уж интенсивно общаться. Ни к чему… А чувствовать ее рядом с собой… Это все-таки давало то ощущение, которое может дать только женщина, без которого так трудно долго существовать, коль уж ты узнал, что это такое. Он уже и забыл, когда последний раз… Пусть лучше так — деформированно, уродливо, — чем вообще никак. Бормотуха не какое-нибудь там аи, а все-таки тоже вино. Что касается ее отношений с клиентами, то про них он вообще не думал. Он постоянно помнил, где находится. Здесь это было нормой.

Друг про друга они практически ничего не знали. Марьяне это было просто не нужно. Саша бы кое-что спросил у нее, но заранее знал, что ничего хорошего из таких разговоров не выйдет. Не то чтобы ей было что скрывать, просто ее раздражала всякая бессмысленная, на ее взгляд, потеря времени. А всякие такие разговоры она точно сочтет бессмысленной потерей времени. Война, например… Ну, война и война, что тут рассказывать. Сейчас это имеет какое-то значение? Да нет вроде бы… Ну и все тогда. Не о чем тут больше базарить, воздух сотрясать.

Впрочем, иногда она проговаривалась — точнее, вскользь упоминала — о некоторых небезынтересных вещах. Самым интересным было вот что: оказывается, первый месяц она не могла заходить в номер с клиентами. Первый месяц она была в шоке. «В шоке» — ее выражение. Но потом шок, видимо, прошел. Расспрашивать он не смел. Хотя ему трудно было представить эту видавшую виды двадцатилетнюю бабу в шоке. И потом, если такая чувствительная, что, кстати, вполне понятно, то тогда что ты тут делаешь? Но, видимо, все было устроено сложнее. Хотя ему довелось видеть и совершенно задолбанных иммигрантской жизнью теток вполне, так сказать, призывного возраста, которые, однако, не стали проститутками. Не стали. И не станут.

Но что вообще Саша про кого знал? Почти ничего. И какое ему было до всего до этого дело? Он что, судьей сюда поставлен? Слава Богу — нет. Еще раз, слава Богу.

Постельные (топчанные) дела у них вскорости совершенно захрясли. Самый первый раз вышло довольно ничего. А второй раз Саша еле догреб до конца. А в третий раз и не догреб. Дальше же и пробовать не стал. В конце концов, не так уж ему это было и нужно. Не сошелся свет клином. Да и перед дамой неудобно…