Шлемазл

ФЕЛИКС: Хер – мне. Я вставлю в него кость. Бакулюм. Потом вставлю его в тебя и буду заводить, как ключом музыкальную шкатулку. А ты будешь петь. Как закончишь петь, буду снова заводить. Вот послушай, как ты красиво запоёшь!

Откуда-то из темноты начинает звучать барочная музыка и мужской контртенор.

ИЗЯ (надрывно): Ну хорош уже! Ты же из моего… Этого… Не сна… Из моего воображения! Ты не настоящий!

Роксолана подходит к голове Изи и вырывает клок волос. Потом показывает его Изе.

ИЗЯ: Вы больные! Уроды! Мой отец вас закопает!

Снежана откуда-то сверху берёт какую-то тряпку, комкает её и затыкает Изе рот. Изя мычит и дёргается на столе. Свет начинает то вспыхивать, то гаснуть, как из стробоскопа. Он изгибается и смотрит на картину с карликом Херукуси, которого там уже нет – картина висит, самурайские доспехи пусты, а Херукуси на картине нет. Изя опускает голову, поворачивает её и встречается глазами с Карликом Херукуси. Херукуси стоит около прозекторского стола, положив подбородок на стол перед Изей. Он маленького роста, поэтому ему не надо сгибаться, чтоб оказаться с Изей лицом к лицу. Херукуси без доспехов, которые остались на картине. Феликс, Снежана и Роксолана исчезли. Экраны показывают Изю и Херукуси крупным планом. Свет гаснет. Экраны гаснут.

По краям сцены загораются бумажные японские фонарики.

Неровный мерцающий свет как бы от невидимых свечей медленно зажигается. На прозекторском столе лежит Изя. Рядом стоит Херукуси, в руках у него нож-танто. Херукуси внимательно осматривает лезвие. Выдергивает из Изи волос и легко его ножом. Вокруг горят бумажные фонарики. Изя молча и сосредоточенно косит глаза на манипуляции Херукуси.

ХЕРУКУСИ: Трусы мои отдай.

Херукуси вытаскивает тряпку изо рта Изи. Изя обнаруживает, что ремней нет, но он не может встать, он буквально приклеен к столу.

ИЗЯ (жмурясь изо всех сил, щипая себя, трогая за гениталии, явно стараясь проснуться): Какой-то бред. Я сплю. Или болею. Яйца на месте. А я вот нет.

ХЕРУКУСИ: Ты – дрянной, низкий человек. Ты назвал меня Херукуси, потому что я маленького роста и намекал на то, что я в бою мог победить, только укусив хер другого самурая. Так?

ИЗЯ: Но ведь это я тебя придумал! Ты – манга. Ты создан для аниме.

ХЕРУКУСИ

Ты из меня, из флюидов памяти самурая Акамацу Норимуры, сделал посмешище. Ты пересоткал воспоминания обо мне, и теперь я не самурай, а какой-то грязный порнохмырь для извращенцев.

ИЗЯ: Это всё по понарошку!

ХЕРУКУСИ: Нет ничего понарошку. Любое желание, любое намерение, любая мысль, любое слово создают вибрацию, и эта вибрация неуничтожима, она живёт вечно, и слепляется с себе подобными, и потом обрастает плотью. И теперь тебе отвечать за свои поганые мысли и намерения.

ИЗЯ: За мысли не наказывают!

ХЕРУКУСИ (ведя клинок ножа-танто по шее Изя и по телу к гениталиям):

Ничто не остаётся безнаказанным. Выбирай – харакири или бубенчики долой?!

ИЗЯ: Я так не могу! Мне надо посоветоваться! Со специалистами!

ХЕРУКУСИ (громко кричит в темноту): Айса! Тебя зовут!

От внезапного порыва непонятного дуновения все фонарики и свечи задуваются, и прозекторская погружается во мрак. Потом снизу начинает литься слабый синеголубой мерцающий свет.

Снизу, как бы из под земли, вырастает Даша – она очень высокого роста, странного синтетического цвета – ядовитой фуксии, у неё руки-крылья, как у летучей мыши. В темноте вспыхивают голубоватые огоньки пламени, как будто в пламя подсыпан стеарат меди. Херукуси исчез, на прозекторском столе сидит голый Изя, в руках у него нож-танто. Даша смотрит на него, в глазах у неё синие огоньки. Голос у неё звучит низко и гулко, как бы усиленный синтезаторами и динамиками.

ИЗЯ: Дашка?! Что за херня? Я весь больной! Вызови скорую!

ДАША: Ты думал, что я твоя секретарша? Или шлюха из электрички? Не Даша я из влажных грёз твоих! Я – мойра Айса. И вот этим кинжалом… (она выхватывает откуда-то из тьмы нож-танто) …обрежу нить твоей никчёмной жизни!

ИЗЯ (отчаянно): С чего это вдруг? Я так не накосячил! Ты не имеешь права! Это самосуд! Мойры судьбы – коллегиальный орган! Как тройка при Сталине! Мойр должно быть три – одна прядёт нить жизни, другая бросает жребий! И только потом ты режешь по живому! Нас не проведёшь, у нас все ходы записаны!

ДАША (отступая с ехидным злорадством, зовёт в темноту): Клота! Лахеса! Явитесь явной явью!

ИЗЯ (с остервенением): Плесни-ка мне в душу водки!

Свет мерцает, становится темно, потом всё освещается мертво-желтым светом

Изя сидит голый на прозекторском столе в позе Ива Сен-Лорана, рекламирующего духи “Опиум”, между ног у него бутылка водки, над ним возвышается Даша, вокруг него из жёлтого марева выплывают голые Роксолана в леопардовой раскраске цвета сепии и Снежана в тигрово магента-сиреневой тигровой раскраске. Руки у них как крылья у летучих мышей. У Снежаны в руках моток пряжи, у Роксоланы в ладошке стаканчик, в котором она бряцает игральными шестигранными кубиками.