Широкое течение

Терпеливо ожидая Люсю, торопя дни, Антон делался все молчаливее, задумчивее, мягче; работал споро, но ровно, на шутки и загадки Гришони отвечал неохотно.

Как-то раз Фома Прохорович заметил пытливо:

— Что-то ты замолчал, Антоша? Работаешь, как машина, и молчишь. Отчего это? С радости, думается, не молчат, а с горя молчат не так…

Но порою захлестывала парня беспричинная лихая радость, и в такую минуту ему казалось, что он легко может перенести с места на место любой молот; хватал Гришоню в охапку, вскидывал его, как ребенка, сжимал железными руками, и Фома Прохорович только любовно и поощрительно посмеивался, когда подручный страдальчески пищал и молил о пощаде.

Антон купил себе такую же, как у Безводова и Дарьина, шляпу, новый плащ-пыльник, ботинки. Дня через три после возвращения Люси с курорта он позвонил ей; услышав его голос, она торопливо, захлебываясь от восторга, начала говорить что-то о своей поездке на море, о проведенном там времени, потом назначила ему свидание в Александровском саду и — не пришла.

И вот он явился за ней на квартиру Антипова. Антипов с решимостью шагнул к Антону, но Люся остановила его.

— Это ко мне, — невнятно промолвила она и встала.

— Выйдемте на минуту, — глуховато сказал Антон, взял ее за руку и пропустил впереди себя.

Боясь скандала, стыдясь знакомства с ним, проклиная тот час, когда она в великодушном порыве согласилась на свидание, возмущенная его поступком, Люся прошла по коридору, мстительно и со злорадством думая про себя: «Хорошо же!.. Ты у меня поплатишься за это. Я тебе скажу!..»

Остановившись у выхода, она спросила вызывающе:

— Что вы от меня хотите? — Взглянула в его каменное лицо с плотно сомкнутым ртом и испугалась, потеряв самообладание.

— Выйдемте, — повторил он твердо.

Подавленная его волей, она вышла на улицу, послушно, как в забытьи, села в такси и опомнилась только тогда, когда машина, взревев, рванулась с места и опрокинула ее на спинку сиденья.

— Куда вы меня везете?

— Почему вы не пришли? — глухо спросил он, сдерживая дрожь. — Я ждал вас два часа!..

Точно скрываясь от его пристального, пылающего взгляда, она плотнее вдавливалась в угол, кусала губы, готовая заплакать. Освещенные витрины, встречные машины, фигуры людей сливались в одну расплывчато-пеструю линию; изредка врывался яркий луч света и больно резал глаза.

— Я свободный человек, — произнесла она, сдерживая слезы, напуганная, — и поступаю так, как хочу. На пришла — значит не пришла, не могла.

— Зачем вы меня обманули? Разве я принуждал, тянул вас? Вы сами согласились, назначили место и час. Значит, вам нельзя верить… А если задумали подшутить, так это бесчестные шутки. Люся… слышите?..

Помолчав немного, он придвинулся к ней и, как бы желая удержать ее, убедить, прошептал горячо и искренне:

— Я люблю вас, Люся… честное слово!..

Закрывая рукой горло, Люся оттолкнула Антона.

— Не трогайте меня! — крикнула она резко и со злостью. — Глупо же вести себя так… Оставьте меня в покое… Я не нуждаюсь ни в вас, ни в вашей любви! Понимаете? Остановите машину, я выйду.

Он отшатнулся, поморщившись, зажмурил глаза, стащил с головы шляпу. В крышу барабанил дождь, шины сочно шуршали по мокрому асфальту.

— Остановите! — крикнул он водителю, берясь за ручку дверцы.

Антон тяжело вылез, расплатился с шофером, приказал отвезти девушку обратно и пошел прочь, наискось пересекая улицу; раздался свисток милиционера, но Антон все так же размеренно шагал по скользкой, лоснящейся мостовой, по золотистым дрожащим световым полосам, подставив под дождь свою непокрытую голову.

3

Порыв ветра, распахнув неплотно прикрытые створки рамы, ворвался в комнату, откинул край одеяла и окропил спящего Гришоню каплями дождя. Гришоня вздрогнул и, думая, что это Антон брызнул на него водой, сонно, скрипуче протянул:

— Ну, не балуйся!..

Приоткрыв один глаз и никого не увидев над собой, он встал, на цыпочках подбежал к окну, захлопнул его, затем, повернувшись, озабоченно шевеля пшеничными своими бровями, стал рассматривать Антона, лежащего поверх одеяла, одетого. Рядом с кроватью, на спинке стула, висел мокрый пыльник, по полу растекались от него потеки, на сиденье валялась набухшая влагой шляпа, в стороне — грязные ботинки.

Гришоня хотел разбудить Антона. Но взглянув на будильник, на мглистый, дождливый рассвет, решил дать приятелю отдохнуть еще полчаса, нырнул под одеяло, сжался в комочек, задумался; что бы это могло приключиться с его другом?

Антон не спал, лежал, закрыв глаза; голова болела, мысли путались, ускользали, точно размывались потоками дождя за окном.

Тоска, ноющая боль в груди гнали его через весь город по мокрым опустевшим улицам под дождем. Мимо него изредка мелькали раскрытые зонты, цветные дождевики… Он много километров отмахал по Садовому кольцу, утомился, но боль не проходила, сжимала сердце.

«Вот и все… — думал он с отчаянием. — Высоко залетел… Вот сорвался — и вдребезги… Зачем она это сделала? Зачем?!. Как теперь жить?! Как работать?!. Эх, Люся!..» — Приостанавливался на минуту посреди тротуара и брел дальше, не разбирая дороги, по лужам.