Шестнадцать деревьев Соммы

В письмах никак не упоминалось, что Эйнар может быть ее отцом. Но мне представлялось, что после ее приезда на Хаф-Груни отношения между ними стали более близкими. Когда достаточно прикосновения или, может быть, понимающего взгляда.

В последних письмах все чаще мелькало слово «l’héritage». Наследство.

Похоже, первым упомянул об этом Эйнар. Он пытался убедить маму в том, что дело следует довести до конца. А из ее ответов можно было предположить, что ценности находятся во Франции. Но она, видимо, отказывалась предъявить свои права на них. Первые два года после моего рождения мама вроде бы и Хирифьелль покидала только затем, чтобы навестить болевшую Франсину, конец которой был близок.

«Моя жизнь теперь – это Эдуар, и я еще долго не соберусь во Францию. Хотя, может быть, правильно было бы завершить это дело. Конечно, если удастся договориться с другими претендентами».

И вот настал поворотный момент, из-за которого я уже читал эти письма не как переписку двух умерших людей, но как начало моей собственной истории, которая привела меня на Хаф-Груни и которая не завершится, пока я не вернусь во Францию.

В июле 1971 года мама написала:

«Давай поступим, как ты предлагаешь. Я же вижу, что ты никак не успокоишься, да я и сама стала все большее волноваться. Придется нам, пожалуй, наведаться в Отюй. Вальтер считает, что лучше всего ехать в сентябре. Не так много работы на хуторе. Сверре я сказала, что мы просто хотим съездить отдохнуть. Это потому, что ты сам знаешь, как тяжело он переживает прошлое. Он сказал: “Можете тогда взять машину!” Нарядный черный “Мерседес”.

Но больше мы туда ни ногой. А если однорукий не согласится, то пожми ему от меня только ту руку, которой у него нет.

Твоя Николь».

10

– Что случилось? И как ты добрался сюда? – спросила она.

Та же сцена, что и прошлый раз: из прихожей тянуло теплом, и я, замерзший, неуверенно топтался на крыльце. Через пролив я добрался с одним рыбаком и выглядел теперь еще неухоженнее, чем обычно, в мятой-перемятой рубашке и кроссовках, на которые налипла трава.

– А это что? – удивилась она, показав на холщовый мешок у меня в руках.

– Гвен, – сказал я, – давай прекратим играть. Помоги мне.

– Как?

– Помоги узнать, что искал Дункан Уинтерфинч.

– Я – помогать тебе? Ну, знаешь!.. Там, на острове, ты дал мне понять, что готов к отношениям так же, как и я. Но нет. Ты резко изменился, превратившись в странную хладнокровную рыбу. Утром ты почти не разговаривал со мной, молча бродил вокруг. И теперь ты смеешь заявляться сюда? Колотишь в дверь, а выглядишь так, будто тебя извлекли со дна морского?

– Вот дробовик, я нашел его на Хаф-Груни, – сообщил я, приподняв мешок.

– Дробовик?

– Старое ружье с горизонтальными стволами. Я чувствую, это не просто так. Оно было очень тщательно спрятано.

Разобранное ружье лежало на столе в гостиной. Раньше я никогда не видел подобного механизма. Вся нижняя сторона ствольной коробки была обшита деревом, образуя плавную дугу там, где у обычного оружия – угловатый металл. Я направил дула к окну, так что в них проникал свет с улицы. Они заросли изнутри, но пылью, а не ржавчиной.

Гвен тряпочкой оттерла жир со ствольной коробки. Проступила глубокая гравировка. «Джон Диксон & Сын, Эдинбург» – было высечено среди мириада завитков. Я взял приклад в руки и ощутил запах прогорклого воска, которым было покрыто дерево. Затыльник был насечен глубокими поперечными бороздками, которые прерывались едва заметным изображением, – что-то вроде лица в тени за решеткой.

Белка, прикрывающая мордочку хвостом. Клеймо столяра Эйнара Хирифьелля.

Гвен взялась за шейку приклада, так что какую-то секунду мы держались за него в четыре руки. Я расцепил пальцы, а она всадила ноготь в восковое покрытие и процарапала в нем углубление.

«Что с ней случилось?» – подумал я. Появление винтовки вызвало резкую перемену в ее настроении. Я ничего не рассказывал ей о гробе. И тем более не собирался рассказывать ни о письмах, ни о платье.

Гвен подошла к шкафчику, где хранились пылесос и моющие средства. Открыла жестяную банку с мебельным маслом и обмакнула в нее ватку. Попробовала протереть приклад. Но ватка лишь цеплялась за дерево, и из нее выдергивались длинные волоконца – так бывает с лыжной смазкой в теплую погоду.