Шестнадцать деревьев Соммы

Его столярная мастерская. Оборудованная так же, как в Хирифьелле. Токарный станок установлен на том же месте, ручные инструменты на инструментальной доске расположены так же, и точно так же обрисованы карандашом их силуэты. Те же пометки на пузырьках с льняным маслом. Облезлые кисти в стеклянных банках со скипидаром. Шурупы и гайки в круглых жестяных банках от табака. Эйнар курил только трубочный табак марки «Данхилл Эрли Морнинг».

Вскоре я заметил, что эта мастерская все же отличалась от мастерской на хуторе. Все вещи стояли на тех же местах, но обставлена она была строже. Стамески висели настолько ровно, что казались насечками на линейке. Лекала для фрезеровки были уложены, словно дорогие фарфоровые тарелки в буфете богатого дома. Ничего случайного, никаких деревянных фигурок, ни следа задора, который демонстрировали эскизы Эйнара дома: там он не изобразил ни одной детали, не попробовав по-разному видоизменить ее.

Я вытер пыль со столярного верстака. Мне и самому были знакомы душевные терзания, и я пытался справляться с ними, занимаясь тяжелым трудом. В таком суровом спартанском жилье не было места для разгула фантазии, для радости творчества. Это был алтарь искупающего вину.

За что он наказывал себя? Похоже, столярничанье не было его целью. Сосредоточившись на сложной работе, он отгонял от себя тяжелые мысли. Ток от агрегата давал свет для работы и приводил в движение станок и те инструменты, которые невозможно было использовать, применяя только силу рук. И всё. Он даже в жилой дом не провел электричество.

На стеллаже у другой стены хранился материал – дуб, сосна и множество не знакомых мне пород. Ящик обрезков темной древесины, треснувший ружейный приклад. У самого пола – светлые, почти светящиеся доски.

Я взял рубанок, закрепил заготовку в станке и прошелся по ней несколько раз, глядя, как скручивается спиралью стружка. Смочил слюной большой палец, потер им поверхность и стал смотреть, как проступает узор.

Свилеватая карельская береза. Хирифьелльская береза. Вспыхнули годовые кольца, но не сразу – жидкость впитывалась в дерево секунду, а то и дольше. Казалось, от моего пальца зажигались огоньки.

Я попробовал представить себе, как Эйнар работал. О чем он думал.

Первое у меня более-менее получалось. А вот его мысли оставались большой черной дырой.

А ведь это была его жизнь. Каждое утро просыпаться у моря, где погода меняется ежечасно. Жизнь с трубкой «Данхилл Эрли Морнинг» и с тайной.

Я снова попытался увидеть его внутренним взором, будто держа в руках «Лейку» и пытаясь разглядеть ту самую мелкую подробность, которая открыла бы мне, что это за человек. Этот каменистый островок в морской пучине, ежедневно терзаемый дождями и штормами. Эта уютная мастерская, освещенная желтым светом лампы, согретая маленькой металлической печью.

И один Эйнар Хирифьелль среди всего этого.

Я стал искать дальше. Отодвинул деревенский лоскутный коврик, поднял люк земляного подпола на кухне, заглянул за шкафы, поискал, не отходит ли какая-нибудь доска, но ничего не нашел. И только вернувшись в столярную мастерскую и переставив несколько ящиков с лаком и олифой, обнаружил связку писем. Адресованных мне.

Эйнар посылал мне письма на каждый мой день рождения и к каждому Рождеству. А дедушка упорно отправлял их назад.

Изящный почерк, знакомый мне по парижским записям, стал размашистее и жестче, но остался таким же ровным, как будто дедушкин брат, закончив предложение, проводил скальпелем по линейке, обрезая верх и низ строки. Иногда он писал мое имя на французский манер.

«Желаю тебе, Эдуар, счастливого Рождества и веселого Нового года. Надеюсь, подарок тебе понравится. Всего тебе наилучшего в 1976 году. Привет от Эйнара».

Подарок. Никогда я не получал никаких подарков.

Каждый год он писал примерно одно и то же. Бесстрастные слова, ни намека на что-то общее между нами.

Под шкатулкой лежало нечто, завернутое в порванную блестящую бумагу. Сквозь прорехи был виден узор в клетку. Шахматная доска. На петлях посередине, с местом для фигур внутри. Белые клетки из свилеватой березы, черные из грецкого ореха. Соединения подогнаны точь в точь, дерево навощено до блеска. Вдоль продольной стороны вырезаны буквы – так ровно, что они могли бы составить строку в печатной книге.

«Эдварду от Эйнара в день конфирмации».

На оберточную бумагу был сверху наклеен бланк с адресом и норвежскими почтовыми марками. Посылка была отправлена назад из Саксюма 12 апреля 1982 года.

Имя Эйнара, написанное дедушкиным почерком.

«Эйнар Хирифьелль

Хаф-Груни, Шетландские острова».

Внутри шахматной доски, среди фигур, лежали три газетные вырезки. Когда я вынимал их, на пол вывалился прямоугольный кусочек картона.