– Я его иногда видела, когда была младше.
Тут она сообразила, что я ее не понимаю.
–
– Я тут говорил с одной женщиной, – сказал я. – Суеверные люди вроде бы считали, что тут живет дьявол. Мол, когда наступало время кому-нибудь умереть, он перевозил через пролив на гребной лодке гроб.
– Не дьявол.
– Смерть?
– Дa. Из-за гробов.
– А друзья у него были? – спросил я. – Или он только с сотрудниками похоронного бюро имел дело?
– Я и вправду понятия не имею. – Моя собеседница неспешно двинулась к лодке, но остановилась, не подходя близко, будто что-то останавливало ее. – Вероятно, построена она была для лова сельди.
– Это как?
– А вот смотри, как она грубо сколочена. Это чтобы ее не разбило, когда надо пристать к борту большого корабля. Китобои тоже на таких ходят. Типичная конструкция для лодок подобного размера на Шетландских островах. Здесь, на Ансте, сотни таких разом оказались ненужными, когда сельдь прекратили ловить в прежних объемах.
Девушка не отрывала взгляда от лодки.
– Подумать только, что он умер под ней, – добавила она.
У меня кольнуло в груди. Не только от того, что она сказала, но и потому, что я и не задумывался о том, как умер Эйнар. Представлял себе, что он заснул, как дедушка, и его душа покинула тело.
– Ты что, не знал? – удивилась моя собеседница, отступив на пару шагов.
Я покачал головой.
– Так он тебе
– Ну, разумеется, – сказал я. – Но он и мой дедушка с войны не разговаривали друг с другом.
– Почему?
– Они… – Я замолчал, а потом попросил: – Расскажи, как он умер.
Девушка плотнее запахнулась в жилет.
– Пять лет назад мимо проплывал рыбак. Увидел, что лодка вытянута на берег. Подумал, что
У меня все сжалось внутри. Мне казалось, я слышу удар. Дерева о камень. Дерева о кости. Больше никого на острове. Потом только ветер. Заунывный траурный марш по Эйнару Хирифьеллю.
Я вдруг ясно представил его себе. Паренька, для которого Хирифьелль тесен. Выращивающего лес свилеватых берез. Доверенный мастер в мебельном ателье мирового класса, которого посылали в Африку, чтобы добыть там лучшую,
– Так он умер в одиночестве? – переспросил я.
Просто чтобы не молчать. Во мне вспыхнули сочувствие и преданность, но их не на кого было обратить, и они походили на птицу, бьющуюся о стены в запертом доме.
–
Я невольно искал глазами пятна крови на камнях, хоть и знал, что их смыло первым же дождем после смерти Эйнара. Прямо под ватерлинией я разглядел шляпки латунных гвоздей. Следы починки. Последние удары молотком мастера-краснодеревщика.
Я отбросил эти мысли.
– Почему его считали… как ты его назвала?
– Да, именно.
Моя собеседница пошла к своей лодке. Только когда мы отошли от «
– Не люблю плохо говорить о людях. Но он уже умер, и раз уж ты спрашиваешь…
– Дa?
– О нем рассказывали одну историю. Будто он убил целую семью во Франции.
– Убил? Зачем?
– Да от жадности. Вроде речь там шла о чем-то, что стоило целое состояние.
Умирает человек. Оставляет после себя инструменты, книги и одежду. Но он оставляет и другие следы.
В одежном чуланчике я нашел коробку патронов для дробовика. Вероятно, чтобы стрелять время от времени морскую птицу. Самого ружья не было. На книжной полке лежали несколько пожелтевших номеров газеты «Афтенпостен» конца семидесятых. Стихи Улава Хауге. Несколько старых романов на французском. Один из них был зачитан так, что обложка протерлась до тканевой основы: «
Под романами была полка со словарями. Французские, конечно, но кроме них еще и чуть ли не всех европейских языков. Польский, венгерский, немецкий, чешский, румынский… Изданные сразу после войны. Я достал французско-русский «