Шесть тетрадок

Однажды шёл дождь. Не тяжёлый, не серый. А весёлый, когда в небе за тучей совсем близко чувствуется солнце. И голубые промытые окошки видны в несерьёзных тучах. Шёл дождь. Площадь Дзержинского опустела: кто спрятался в подворотню, кто стоял в подъезде. А Мишка, и Борис, и Сашка Пучков бесились на просторе, скакали по тёплым лужам. Потом к ним прибежала Катя и тоже прыгала босая вместе с мальчишками. А Таня Амелькина не прыгала. Она считала, что по-настоящему красивые девочки не должны прыгать по лужам босиком. Таня стояла под деревом и смотрела, как скачут другие.

Вдруг Пучков закричал:

— Смотри! Смотри! Что это? Ой, ой, ой! Чур, я первый увидел!

И люди стали выходить из подъездов, из-под деревьев и говорили:

— Как красиво! Удивительно! Что это значит? Вы не знаете? Я тоже не знаю.

Вся площадь была покрыта воздушными пузырями. Они росли, сияли на солнце, бесшумно лопались, и тут же появлялись другие. Пузыри плясали по асфальту, они не были похожи на обычные пузыри в дождь. Их было много, они были очень большие и покрывали не только лужи, а весь асфальт.

— Какая красота! — говорили прохожие.

— Какое безобразие! — сказал дядя Коля. — Почему утечка сжатого воздуха? Компрессор вхолостую работает. Нам воздух для работы нужен, а не пузыри пускать.

Приехал историк на шахту — старый человек в чёрной смешной шапочке, а вокруг шапочки седые кудри. Походил, посмотрел, сказал:

— Здесь был в старину колодец. Обычный колодец рядом с домом генерала Иванова. Колодец пересох, его засыпали всяким мусором. Плотность грунта в колодце маленькая, гораздо меньше, чем вокруг него. Когда вы подали в шахту сжатый воздух, он выбил мусор из колодца и пошёл наверх пускать пузыри.

Метростроевцы укрепили колодец бетоном, сказали историку спасибо и стали работать дальше.

— Наука! — сказал дядя Коля и поднял вверх палец.

Археологи работали рядом. Найдут старую железку и обметают бережно кисточкой. Раньше они казались дяде Коле чудаками. Надо метро строить, а они ерундой занимаются. Теперь он присматривался к ним.

Копает дядя Коля лопатой яму, на что-то натолкнулась лопата, звякнула. Что это? Поднял железный обломок. Топор не топор, но на топор похож.

Инженер подошёл и сказал:

— Зови, Николай Трифонович, историка. Вон они, у Кутафьей башни на раскопках.

Старый историк взял в руки железо, повертел, поглядел и ликующим голосом сказал:

— Топор! Топор, дорогие мои! Начало семнадцатого столетия! — Он быстро-быстро пошёл к своим и на ходу кричал: — Топор! Спасибо! Спасибо! Топор!

Он прижимал к себе ржавый, наполовину рассыпавшийся топор, как любимого ребёнка.

Николай Трифонович сказал:

— Каждый свою работу высоко любит. Ладно, ребята, копаем дальше.

Учёный размахивал руками, твердил:

— Топор! Семнадцатый век! Массивной формы! С остатками деревянного топорища!

Серёга позвал:

— Папаша! Чего они в своём семнадцатом веке этим топором — дрова кололи? Или на войну, может, с ним ходили?

— И то, и другое! — как-то весело ответил историк. — И то, и другое! Большого выбора тогда не было, мой милый!

Не зря они с самого начала заключили договор — Метрострой и Академия истории материальной культуры. Метростроевцы строят метро, а учёные по всей трассе ведут археологические раскопки.

Мишка об этом рассказывал так:

— Они сговорились: «Чур, вы нам помогаете, а мы — вам». И помогают. Начальник шахты Бобров пришёл к историкам и спрашивает: «Почему в шахте вода?» Тогда историки взяли план старой Москвы. Что было на этом месте раньше? Ах, старинный ров. Стало всё понятно, ров специально заполняли водой, чтобы враги не прошли. А теперь там после каждого дождя вода скапливается.

— Подумаешь, — дёргает плечом Пучков.

— Миша! Домой! — зовёт бабушка.

— Расскажи ещё, — просит Таня.

И Мишка рассказывает.

Я помню, как мы слушали его. Высовывались в форточки мамы, звали нас ужинать. А мы отвечали:

— Иду! Сейчас!

И не могли уйти.

Тот вечер, тёплый и долгий, я и сейчас помню во всех подробностях. Рядом со мной стоит Таня, от неё почему-то пахнет цветами. Мишка рассказывает, я не отрываясь смотрю на него и всё-таки вижу узенькое лицо Леденчика, толстого Бориса с чужого двора. И Пучкова — локти отведены немного назад, если что не по нём, возьмёт и стукнет.

Прошёл мимо управдом Федяев. Строго взглянул на нас и сказал:

— Никаких футболов во дворе! Категорически!

Мы ничего не ответили. Какой футбол! Мы слушали Мишку.

Всё, что он рассказывал, словно стоит у меня перед глазами.

«Четвертная змея большая»

Приехал на раскопки высокий лохматый журналист Мельниченко, а с ним Мишка, в берете с буквой «М».

— Газету интересуют раскопки, — сказал Мельниченко историку в чёрной шапочке.

Они сидели рядом на широкой трубе: историк — посредине, а Мельниченко и Мишка — по бокам. Хорошо, что он взял с собой тетрадь в чёрной клеёнчатой обложке. Столько всего рассказал историк — ни за что не запомнить.

Мельниченко положил на колено блокнот и записывал быстро. И Мишка записывал тоже.

Каждая археологическая находка рассказывает целую историю.