Шерлок Холмс и доктор Ватсон

– За этим кроется пренеприятная история! Он страстно, безумно любит ее. Но как вы думаете, что он сделал года два назад, когда она училась в пансионе, а сам он был подростком? Этот болван попался в лапы одной бристольской буфетчицы и зарегистрировал свой брак с нею. Это осталось в тайне, но можете себе представить, каково ему было слушать упреки, что он не женится на девушке, которую любит больше всех на свете! Поэтому он в отчаянии простер руки к небу в ответ на требование отца сделать предложение мисс Тёрнер. С другой стороны, у него не было средств к существованию, отец, как все утверждают, человек крутого нрава, выгнал бы его из дому, если бы узнал правду. Последние три дня в Бристоле юноша провел у своей жены-буфетчицы, а его отец не знал, где он был. Запомните это обстоятельство, оно очень важно. Однако не было бы счастья, да несчастье помогло. Буфетчица, узнав из газет, что ее мужа обвиняют в тяжелом преступлении и ему, вероятно, грозит виселица, сразу же порвала с Джеймсом и написала ему письмо, что на самом деле их ничто не связывает, потому что у нее уже есть другой муж, который живет в Бермуд-Док-Ярд. Я думаю, это известие искупило все страдания молодого МакКарти.

– Но если он невиновен, кто же тогда убийца?

– В самом деле, кто? Я бы обратил ваше внимание на следующие два обстоятельства. Первое: покойный должен был с кем-то встретиться у омута, и этот человек не мог быть его сыном, потому что Джеймс МакКарти находился в отъезде и не было известно, когда он вернется. Второе: отец позвал «Коу!», не зная о возвращении сына. Это основные пункты, которые легли в основу следствия. А теперь давайте лучше поговорим о творчестве Джорджа Мередита, если вам угодно, и оставим все второстепенные дела до завтра.

Как и предсказывал Холмс, дождя не было; утро выдалось яркое и безоблачное. В девять часов за нами в экипаже приехал Лестрейд, и мы отправились на ферму Хазерлей и к Боскомбскому омуту.

– Серьезные известия, – сказал Лестрейд, – говорят, что мистер Тёрнер так плох, что долго не протянет.

– Вероятно, он очень стар? – спросил Холмс.

– Около шестидесяти, но он потерял в колониях здоровье и уже очень давно серьезно болен. Большую роль сыграло это дело. Он был старым другом МакКарти и, добавлю, его истинным благодетелем. Мне стало известно, он даже не брал с него арендной платы за ферму Хазерлей.

– Вот как? Это очень интересно! – воскликнул Холмс.

– Да. И вообще помогал ему. Здесь все говорят, что мистер Тёрнер был очень добр к покойному.

– Да что вы! А вам не показалось несколько необычным, что этот МакКарти, человек очень небогатый и многим обязанный мистеру Тёрнеру, все же поговаривал о женитьбе своего сына на дочери соседа, наследнице большого состояния? Да еще таким уверенным тоном, будто стоило только сделать предложение – и все будет в порядке! Это чрезвычайно странно. Вам ведь известно, что Тёрнер и слышать не хотел о женитьбе, его дочь сама рассказывала об этом. Какие выводы методом дедукции могли бы вы сделать из всего сказанного?

– Слыхали мы и о дедукции и о логических выводах, – сказал Лестрейд, подмигивая мне. – Знаете ли, Холмс, и без того трудно оперировать фактами, даже не прибегая, к теориям и фантазиям.

– Что правда, то правда, – сдержанно ответил Холмс. – Вам плохо даются факты.

– Как бы то ни было, я установил один факт, на который вы не обратили внимания, – раздраженно возразил Лестрейд.

– То есть...

– Что МакКарти-старший принял смерть от МакКарти-младшего и что все теории, отрицающие этот факт, изменчивы, как молодая луна.

– Ну, луна все-таки может пролить свет на это дело: она ярче тумана, – ответил Холмс. – Если я не ошибаюсь, слева от нас ферма Хазерлей.

– Она самая.

Это был широко раскинувшийся, хорошо расположенный двухэтажный, крытый шифером дом с пятнами лишайника на сером фасаде. Однако опущенные шторы на окнах и трубы, из которых не шел дым, придавали дому унылый вид, словно на всем лежал ужас пережитого.

Мы позвонили у двери. Вышла горничная и по просьбе Холмса показала нам ботинки, в которых был ее хозяин, когда его убили, и обувь сына, хотя и не ту, которую он надевал в тот день. Холмс тщательно вымерил подметки вдоль и поперек, затем попросил провести нас во двор, откуда мы пошли по извилистой тропинке к Боскомбскому омуту.

Шерлок Холмс весь преображался, когда подходил к месту преступления. Люди, знающие бесстрастного мыслителя и логика с Бейкер-стрит, ни за что не узнали бы его сейчас. Он мрачнел, лицо его покрывалось румянцем. Брови вытягивались в две жесткие черные линии, из-под них стальным блеском сверкали глаза. Голова его опускалась, плечи сутулились, губы плотно сжимались, на мускулистой шее вздувались вены. Его ноздри раздувались, как у человека, охваченного охотничьим азартом. Все его мысли были настолько сконцентрированы на деле, которым он занимался, что к нему лучше было не обращаться: он или совсем ничего не отвечал, или нетерпеливо перебивал говорящего.