Будучи спрошен, какого он мнения о «Писарро», Пит отвечает: «Если вы имеете в виду вещь, написанную Шериданом, то там нет ничего нового. Все это я давным-давно слышал на процессе Хейстингса». И это истинная правда. Шеридан украшает остов пьесы Коцебу сверкающими бриллиантами красноречия своих обличительных речей против Уоррена Хейстингса: риторика Вестминстер-холла и риторика Друри-Лейна образуют единое целое.
Чарлз Фокс уверяет: «Невеста в трауре» Конгрива — это что-то ужасное, но хуже «Писарро» ничего быть не может.
Удача еще раз улыбается Шеридану. 15 мая 1800 года Друри-Лейнский театр посещает король с семьей. Едва только король, войдя в ложу, подошел к барьеру, чтобы ответить на приветствия публики, как какой-то человек, вскочив на скамью в партере, выстрелил в него из пистолета. По счастью, сосед стрелявшего, заметив неладное, успел схватить его за руку в тот миг, когда тот нажал на курок. Благодаря этому обе пули, которыми был заряжен пистолет, прошли мимо цели: одна попала в стену над головой короля, другая пробила портьеру рядом. Король, видевший вспышку и слышавший звуки выстрелов, обращается к лорду Честерфилду, королевскому шталмейстеру, со словами: «Тут стреляли из пистолета; могут и еще выстрелить. Задержите королеву». Лорд Честерфилд упрашивает его величество отойти в глубину ложи, но король твердит: «Ни на шаг, ни на шаг». Он не сдвигается с места и со спокойным видом оглядывает зал. Обращаясь к кому-то из свиты, он говорит, что скрипачи, как видно, ожидали еще одного выстрела, так как прикрыли головы своими страдивариусами. Когда появляется встревоженная королева, он делает ей рукой знак не подходить: «Тут кто-то взорвал петарду». «Петарду? — переспрашивает ее величество. — А мне послышался выстрел, и что-то говорили про пистолет». «Петарда или пистолет, — отвечает король, — опасность теперь миновала; вы можете подойти и ответить на приветствия».
Несколько мгновений стоит гробовая тишина. Затем, убедившись, что король невредим, зал разражается криками: «Хватайте изменника, рвите его на куски!» В разгар поднявшейся суматохи на сцену выходит режиссер и объявляет, что стрелявший взят под стражу. После этого поднимают занавес, но публика требует, чтобы сначала был исполнен национальный гимн. И еще трижды в течение спектакля по требованию зрителей исполняется гимн, к которому Шеридан успевает добавить новую строфу:
Этот экспромт, исполненный Майклом Келли, вызывает восторженную овацию. Король заметно смягчается. По возвращении из театра он говорит королеве: «Поскольку все обошлось благополучно, я не жалею о случившемся, да и как можно сожалеть о том, что явилось поводом для выражения такой горячей любви!»
Монарх признателен Шеридану за то, что тот позаботился о безопасности принцесс: Шеридан успел остановить их у входа в ложу, сказав, что в зале поймали карманника и что это привело к беспорядкам; извинившись за то, что он должен отлучиться, Шеридан попросил, чтобы их высочества подождали в комнате директора. Тронутый этими проявлениями внимания и преданности со стороны директора Друри-Лейна, Георг III заявляет, что отныне и навсегда Шеридан будет дорог его сердцу. После чего директора с женой и старшим сыном приглашают ко двору.
Некоторое время спустя король и королева присутствуют в Друри-Лейне на представлении «Школы злословия», показываемой по просьбе королевской четы. Когда Шеридан провожает их величества к карете, король говорит ему: «Мне очень нравится ваша комедия «Школа злословия», но еще больше мне нравится другая ваша пьеса — «Соперники»; это моя любимая вещь, и я всегда буду питать к ней слабость».
В марте 1801 года монарх заболевает и, поправившись, принимается с живейшим интересом допытываться, кто и что говорил о его болезни в стенах парламента. Доктор Уиллис без утайки рассказывает ему, что произошло. «Только один член палаты общин выдвинул предложение о проведении расследования относительно состояния здоровья Вашего Величества, но тут встал Шеридан и самым благородным образом выступил против такого расследования, в самых похвальных выражениях отозвавшись о Вашем Величестве». Выслушав это, король замечает: «Шеридан, как это ни странно, относится ко мне с личной симпатией с тех самых пор, как Хэдфилд покушался на меня в театре».