Шеридан

Шеридан стремится доказать, что Хейстингс должен нести ответственность за все свои беззакония. Подсудимый переложил вину на чужие плечи, свалил ее на своих подчиненных. Но ведь не кто иной, как он, умышленно санкционировал их методы. «Не стану утверждать, что это мои методы, — уверяет Хейстингс, — но они справедливы, благородны, гуманны и благоразумны». «Это откровение, — говорит Шеридан, — довершает картину. Оно наглядно показывает, на какой чудовищной лжи основывается его защита... Неужели же мне скажут теперь, когда я представил вашим светлостям доказательства того, что, уполномочив своего агента запугивать, принуждать, притеснять и убивать, более того, вменив ему эти ужасные акты в обязанность, он по получении известий о творимых агентом злодеяниях заявляет: «Рад слышать это — теперь я могу с легким сердцем возвращаться в Калькутту», а потом обвиняет своего агента в недостаточной жестокости, после чего называет все эти меры справедливыми, гуманными и благоразумными, — так неужели мне скажут после всего этого, что он не несет ответственности потому, что у меня нет доказательств относительно точного количества ударов плетью и веса кандалов?! Неужели мне скажут: «Это прекрасное дерево загублено не по его вине, потому что он приказал рубить, но не отдавал распоряжения обдирать кору» или «он не виноват, так как приказал вырвать сердце, но не отдавал приказа о пролитии крови»? Итак, я утверждаю, что Уоррен Хейстингс полностью уличен в этих преступлениях, и возлагаю на него перед нашим судом всю вину за них; он должен ответить за них перед законом, перед правом справедливости, перед своей страной и перед богом...

Милорды, я покончил с представлением доказательств. Мне больше нечего добавить. Ведь только доказательства и факты близки моему сердцу. Именем правосудия, отправляемого ныне в столь величественной форме, я молю и заклинаю ваши сиятельства уделить самое серьезное внимание этому важнейшему делу. Это единственная просьба, с которой я к вам обращаюсь. Я не стану призывать вас выносить решение с абсолютно чистой совестью... Было бы дерзостью предостерегать вас против необъективности; я знаю, что она исключается. Нет, я прошу вас о другом: пусть не только будет благородно ваше сердце и чиста ваша совесть, пусть к тому же проникнется убежденностью ваш ум, прилежно проштудировавший представленные вам доказательства. Затем я и упомянул о примере палаты общин, чтобы призвать ваши сиятельства рассмотреть и взвесить факты — не слова, которые можно опровергнуть или извратить, а именно факты, голые факты. Да, я призываю вас тщательно продумать и взвесить в уме доказательства, относящиеся к этому делу. И тогда, мы уверены, вы придете к неизбежному выводу. Как только обнаружится истина, процесс будет нами выигран. Вот почему я, говоря от имени и по поручению палаты общин Англии, заклинаю ваши светлости вашей собственной честью, национальной честью нашей страны, общечеловеческой честью, порученной ныне вашему попечению, свято выполнить эту вашу обязанность. Палата общин призывает вас выполнить свой долг во имя благородства человеческого сердца; во имя величия справедливости, так нагло оклеветанной этим человеком; во имя высокого достоинства вашего прославленного суда столь широкого состава; во имя священной присяги, которую вы даете в торжественный час вынесения приговора; ведь она понимает, что этот приговор явится для вас величайшей наградой, которая когда-либо радовала душу человеческую, ибо он даст вам сознание того, что вы сделали человечеству самое большое благодеяние из всех, когда-либо полученных им по воле людей, а не по произволению всевышнего.

Милорды, я кончил».

Берк подхватывает оратора, падающего от изнеможения, и заключает его в объятия.

О том, как речь Шеридана была принята публикой, насмешливо повествует один из юмористов той поры:

«На галерее зрителей объял ажиотаж:
«Похоже, мы попали в театр на бельэтаж.
Актер на сцене блещет — не пахнет тут судом!»
Клич «браво!», рукоплещут, в суде стоит содом.
Берк бурно обнял Шерри, на нос слеза стекла.
«Великому оратору, — воскликнул он, — хвала.
Сегодня пир закатим — ты во главе стола!»