Шепот питона

Тон его мне не понравился. Какой-то этот полицейский чересчур любезный, словно вознамерился очаровать меня. Но на самом деле милым он мне вообще не казался.

— А еще, Мариам, можно вас кое о чем попросить? Я приехал сюда второпях и не захватил письменные принадлежности. У вас, случайно, ручки с бумагой не найдется?

Может, он из тех, кто полагает, что когда тебя называют по имени — это приятно? Словно я сама собственное имя не знаю…

— А диктофона вам недостаточно?

Он наградил меня улыбкой, истолковать которую у меня не получилось.

— Достаточно, но старые привычки, сами понимаете… Я люблю записывать все на бумаге — это дает мне уверенность, что ничего важного не пропадет. Не составит вам труда?..

Я встала и пошла на кухню. Кажется, где-то там валялась бумага, но я так редко ею пользуюсь… Порывшись в поваренных книгах, я открыла ящик с шумовками, столовыми приборами и венчиками для взбивания. И наконец отыскала блокнот, в котором записала рецепт булочек и набросала список покупок. Единственной ручкой оказалась бирюзовая гелевая, похоже, принадлежащая Ибен. Я посмотрела на ручку, на переливающийся цвет. Девочка моя маленькая, ей нравятся пастельные тона… Почему я не купила ей этот комикс?

Когда я вернулась в гостиную, полицейский держал в руках нашу семейную фотографию, стоявшую на полке. Он вернул фотографию на место и кивнул на нее.

— Замечательная у вас семья, Мариам.

Моя дочь пропала. Почему он говорит об изувеченной семье так, будто она здорова? Я посмотрела на снимок. В середине — Ибен, мы с Туром с двух сторон от нее; в лицо ей светит солнце. Это она от меня прячется, специально. Когда вернется, непременно узнает, сколько из-за нее поднялось шума. Я отведу ее в полицию, и пускай они в красках распишут, как искали ее. А Тур пускай рассказывает, как ходил по улицам и звал ее, как он боялся. Предыдущий полицейский спросил, нет ли у меня номера телефона кого-нибудь из подружек Ибен. Точно я не знала, зато дала ему список всего класса. Лучше пускай Тура спросят.

Мы уселись друг напротив друга за столом, где я последний час сидела, положив перед собой телефоны и время от времени поглядывая на журнал Ибен, который она снова и снова перечитывала за ужином. Это настолько вошло у нее в привычку, что я перестала убирать старые журналы, и теперь Ибен сама меняла их на новые.

— Ну что ж, — Руе сделал пометку на бумаге, — мне отчасти пересказали все ваши показания, однако у меня возникли дополнительные вопросы. Вы говорите, что Ибен убежала от вас в магазине, после того как вы с ней поссорились?

В горле пересохло. Я кивнула.

— Расскажите, почему именно она убежала.

— Ибен захотелось один комикс, а я отказалась его покупать. Мы поссорились, и она убежала. Я думала, что она ждет меня возле магазина или просто скоро вернется, но она исчезла.

Он тоже кивнул.

— Вы говорили с охранниками или еще кем-нибудь в магазине?

Нет, из-за собственных чувств на других людей я не смотрела.

— У меня была полная тележка продуктов, таскаться с ней было неудобно. К тому же я решила, что Ибен ждет меня возле машины.

Он записал еще что-то.

— Когда вы не обнаружили ее около машины, почему не вернулись и не спросили охранников, видели ли они ее?

— Я думала, она побежала домой. Там же недалеко.

Руе поднял голову.

— А дома был кто-то из взрослых?

— Тур был на работе.

— У нее есть ключ от дома?

Я покачала головой. Раньше у нее был ключ, но Ибен его потеряла, а призналась лишь несколько недель спустя. Нам пришлось менять замок.

Полицейский постучал ручкой по блокноту.

— Я не вполне понимаю. Почему же вы думали, что она побежит домой?

Я уставилась в столешницу. Я должна была поступить как настоящая мать. Таким полагается землю рыть ради того, чтобы отыскать своего ребенка. Рыдать и звонить в полицию спустя всего полчаса после того, как она в последний раз видела дочурку, потому что она так боится, ну просто ужас. Но во мне победила Мариам — она пришла в ярость и сбежала. Полицейскому этого все равно не объяснишь, да и не надо. Ибен просто спряталась.

Руе кашлянул.

— Значит, вы думали, что Ибен побежала домой. Вы сели в машину, однако домой не поехали?

— Я поехала проветриться. В сторону Тронхейма. Я уже рассказывала.

Он кивнул.

— Вы рассердились, почувствовав, что одиннадцатилетняя девочка обошлась с вами несправедливо, и уехали подальше, чтобы побыть в одиночестве?

В его трактовке мое поведение выглядело по-детски. И снова это выражение, загадочное, которое я не могу истолковать… Он записал еще что-то — наверное, что на вопрос я не ответила.

— Сколько времени вас не было?

— Как уже сказала, я вернулась домой в десять — половине одиннадцатого.

— Значит, вы отсутствовали от семи до восьми часов. Вы часто так уезжаете, на несколько часов?

Я откашлялась.

— Нет, нечасто.

Полицейский буравил меня взглядом. Почему он так злится?

— Почему вы уехали, Мариам? Почему не стали искать дочь?

Я сама не заметила, как вжала голову в плечи. С усилием выпрямившись, вздохнула.

— Не знаю.

— Знаете, Мариам, я допускаю, что вы говорите неправду.

Голова снова вжалась в плечи.

— Зачем мне врать?