Шеломянь

Юркий сынишка хозяина провел купцов в помещение, где их уже ждал горячий ужин. Брошенные на лавку под присмотр слуг шубы вскоре наполнили харчевню запахом прелого меха и влажной кожи. Но еще сильнее был пряный дух, шедший от огромных братин с дымившимся медовым напитком и гордо выпятившихся деревянных подносов, на которых лежали крупно распластованные куски мяса.

— Угодил, хозяин!

— Если и ночлег будет под стать ужину — наградим, как басилевса!

Купцы шумно высказывали свое одобрение, не забывая расправляться с яствами, стоящими на столе. Содержимое братин оказалось частью на полу, но в основном в объемистых животах торговцев. На крепких зубах протестующе захрустели мозговые кости.

Втайне от содержателя постоялого двора Аль-Хазред был извлечен из мешка и отправлен в комнату для слуг. Один из похитителей, молчавший всю дорогу, так что араб подумал было, что он немой, вынул кляп и начал кормить Аль-Хазреда с рук, как младенца или немощного. Развязывая стягивавшую кляп повязку, похититель сказал на приличном арабском:

— Ешь тихо, торговец! Мне отданы распоряжения зарезать тебя при первом же звуке, и видит Христос, я исполню приказ!

Аль-Хазред хотел спросить, чем вызваны такие предосторожности, но разумно рассудил, что любопытство неуместно в такой ситуации, и промолчал.

Похититель торопился. Араб не успевал прожевать жесткий хлеб и давился застрявшими в глотке кусками, но связанные за спиной руки не позволяли даже жестом показать недовольство. Да и не ясно, прислушался бы страж к желаниям своего пленника.

Протянутая к губам Аль-Хазреда вода в глиняной чашке наполовину выплеснулась ему в лицо, а стекавшие по свалявшейся бороде капли намочили ворот зипуна. Все же часть воды попала по назначению, и арабский торговец понял, как все это время ему хотелось пить.

Его привезли в Киев. Его оставили в живых. Его накормили.

Зачем?

Аль-Хазред надеялся получить ответы после ночлега.

* * *

Жизнь любого средневекового города, и Киев здесь не исключение, зависела от солнечного света. С наступлением сумерек жители стремились в свои дома, а приезжие — на постоялые дворы, под защиту стен и заборов. Вечерние, более того, ночные гости — редкость, и ничего удивительного здесь не было. Должно случиться нечто особенное, чтобы человек решился рисковать жизнью ради разговора или встречи.

Тем необычней было появление на постоялом дворе двоих посетителей. Хозяин двора на всякий случай оглаживал и без того до блеска отполированное ладонями топорище, с некоторой опаской разглядывая новых гостей.

Один из них явно был телохранителем. Толстый шерстяной плащ не сковывал движений сильного тела.

Лица человека, которого сопровождал телохранитель, было невозможно разглядеть. Высокая шапка, по краю отороченная мехом, низко надвинута на лоб, так что скрывала глаза незнакомца. Нижняя часть лица этого человека утонула в богатом воротнике расшитой прихотливыми узорами шубы.

— Неласково встречаешь, хозяин, — заметил телохранитель, переминаясь с ноги на ногу. — В сенях гостей не держат!

— Все гости уже собрались, — угрюмо ответил владелец постоялого двора. — Добрым людям время дома сидеть, а не беспокоить моих постояльцев.

— Ужели не приглянулись? — с усмешкой спросил второй незнакомец.

— Чтобы приглянуться, — осторожно ответил хозяин, — не лишним будет хоть лицо показать…

— Лицо, говоришь? — продолжал веселиться незнакомец. — Вот это как раз лишнее. У нас кое-что получше есть!

Незнакомец запустил руку под шубу. Хозяин насторожился.

— Не балуй! — предупредил он, вытягивая перед собой топор. — Сейчас людей крикну!

— Людей? Люди — тоже лишнее, — произнес незнакомец и вытащил блеснувший в отраженном снегом свете металлический предмет. Хозяин с облегчением увидел, что это не оружие.

— Взгляни поближе, — предложил незнакомец.

На руке хозяина постоялого двора лежал увесистый золотой кругляш. На первый взгляд показалось, что это оберег-змеевик, который многие богатые киевляне предпочитали носить вместо так и не прижившегося пока на Руси христианского креста. Но когда хозяин, продолжая с недоверием глядеть на незваных гостей, отступил два шага к висевшей над входом под защитой сенного настила масляной лампе, то понял, что ошибся.

Перед ним была личная печать Святослава Все-володича, и только один человек мог осмелиться носить ее, не опасаясь княжеской кары. Это был ближний боярин киевского князя, полководец и дипломат Роман Нездилович.

Рука боярина сняла с ладони хозяина гостиницы золотой слиток, и по виду Романа Нездиловича было видно, что он не привык надолго расставаться с этой вещью.

— Узнал, хозяин?

— Да, господин… — хозяин пресекся, заметив недвусмысленный жест телохранителя.

— Не нужно имен, — пожелал боярин. — Стены имеют уши, и их не всегда можно заткнуть или отсечь. Скажи лучше, прибыли ли к тебе сегодня черниговские купцы?

— Да, господин. Как раз в то время, когда запирают городские ворота. Сейчас они ужинают, а моя жена готовит им наверху ночлег… Что-то не так, господин?..

— Не нужно вопросов, хозяин…