2) а также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11.000 человек членов различных контрреволюционных и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и перебежчиков рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания – расстрела.
2. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения…»
Выполняли решение политбюро начальники Калининского, Харьковского и Смоленского областных управлений НКВД.
Во внутренней тюрьме областного управления одну из камер обивали кошмой, чтобы не было слышно. Пленных по одному заводили в камеру, надевали наручники и стреляли в затылок. Пользовались закупленными в Германии пистолетами «вальтер» – их доставляли из Москвы чемоданами.
Трупы на грузовиках вывозили за город и закапывали в районе дач областного НКВД: сюда чужие люди не зайдут. Трупы укладывали, как сардины в банке, голова к ногам, ноги к голове. Когда операция закончилась, могилу засыпали землей и засадили елями. Но часть пленных из Козельского лагеря расстреляли прямо в Катынском лесу. Эти могилы и обнаружили потом немцы, заняв Смоленск.
Каждый день в лагеря поступали списки на несколько сотен человек. После каждого расстрела в Москву лично заместителю наркома внутренних дел Всеволоду Меркулову приходила шифротелеграмма такого, примерно, содержания: «Исполнено 292». Это означало, что за ночь расстреляли двести девяносто два человека.
Все документы о расстрелах хранились в КГБ. Это досье было опечатано с пометкой: «Вскрытию не подлежит».
После смерти Сталина и особенно после ХХ съезда, когда было рассказано о его преступлениях, поляки опять напомнили о трагедии Катыни. В Польше происходили перемены, был реабилитирован и восстановлен в партии Владислав Гомулка, которого в сталинские времена обвинили в правонационалистическом уклоне и посадили.
История эта сложная и запутанная.
Еще до войны, в 1938-м, исполком Коминтерна распустил польскую компартию. Во время войны создали Польскую рабочую партию. Генеральным секретарем партии стал Владислав Гомулка. Но Сталин сделал ставку на другого польского политика – Болеслава Берута.
Когда Польшу освободили, Гомулка, правда, получил должности вице-премьера и министра по делам присоединенных западных территорий, но был недоволен. Ему не нравилось, что власть в Польше оказалась в руках тех, кто всю войну провел в Москве. Он говорил о необходимости продвигать местные кадры, жаловался на обилие евреев в польском руководстве, писал об этом Сталину. Но тот не реагировал на открыто антисемитские призывы.
Ссора со ставленниками Москвы плохо закончилась. В сентябре 1948 года Гомулка перестал быть генсеком и членом политбюро. В январе 1949-го его вывели из правительства, потом – из ЦК, исключили из партии и арестовали. После смерти Сталина его выпустили.
А дорога к власти открылась, когда 12 марта 1956 года скончался Болеслав Берут. 15 марта Хрущев приехал в Варшаву на его похороны, пробыл там неделю и даже выступил на VI пленуме ЦК ПОРП. Первым секретарем с благословения Никиты Сергеевича избрали Эдварда Охаба. Но он оказался слабым руководителем.
На первые роли выдвигался восстановленный в партии Владислав Гомулка. В Москве к нему относились настороженно. Хрущев предлагал, чтобы Гомулка сначала приехал в Советский Союз, отдохнул в Крыму, с ним бы поговорили, прощупали его, а потом бы уже решили, можно ли ему доверять. Никита Сергеевич пригласил в Москву весь состав польского политбюро, чтобы вместе решить, кто станет во главе партии.
Поляки ехать не захотели. Такое происходило в первый раз.
Хрущеву сообщили, что на ближайшем пленуме ЦК ПОРП в Варшаве Эдварда Охаба сменит Гомулка. В Москве это было воспринято как открытый мятеж. «Подобное решение, – вспоминал Хрущев, – мы рассматривали как акцию, направленную против нас».
Никита Сергеевич позвонил Охабу и сказал:
– Мы хотели бы приехать в Варшаву и поговорить с вами на месте.
Охаб не дал ответа сразу:
– Нам нужно посоветоваться, дайте нам время.
Потом перезвонил:
– Просим вас не приезжать, пока не закончится заседание Центрального комитета.
А вот этого Никита Сергеевич как раз и не желал допустить – как это поляки сами решат, кто будет ими руководить?
«Мы хотели приехать, чтобы оказать соответствующее давление, – вспоминал Хрущев. – Отказ Охаба еще больше возбудил наши подозрения, что там нарастают антисоветские настроения».
Хрущев потребовал отложить пленум польского ЦК и предупредил Охаба, что на следующий день будет в Варшаве.
18 октября по приказу министра обороны маршала Жукова были приведены в боевую готовность советские войска, находившиеся на польской территории, и Балтийский флот. 19 октября в четыре часа утра в Польшу прилетел первый заместитель министра обороны маршал Иван Степанович Конев с группой высших офицеров. Он получил приказ двинуть советскую танковую дивизию к Варшаве.