Шекспир взял, по своему обыкновению, весь сюжет этой очаровательной пьесы у другого поэта. Его современник Томас Лодж (сделавшийся после пребывания в Оксфорде сначала актером и драматургом в Лондоне, потом врачом и писателем по вопросам медицинской науки и умерший в 1625 г. от чумы) издал в 1590 г. пастушеский роман с множеством вставленных в него стихотворений, под заглавием «Золотое наследие Эвфуэса, найденное по его смерти в его келье в Силекседре», написанный во время путешествия его на Канарские острова, чтобы убить время, пока бушевала буря и волны качали корабль. Стиль романа вялый и крайне растянутый, настоящий пасторальный стиль, но Лодж обладал талантом внешней изобретательности, которого, при всех своих великих дарованиях, до такой степени был лишен Шекспир.
Все события, упоминаемые или заключающиеся в пьесе, уже встречаются у Лоджа, и равным образом все действующие лица, за исключением только Жака, шута Оселка и поселянки Одри. Внимательного читателя должна постоянно поражать пассивность поэта по отношению к данным источникам и к заимствованному из них без особенной разборчивости материалу, пассивность, соединяющаяся у Шекспира с самой энергичной умственной деятельностью в тех пунктах, куда он вкладывает свой талант.
В комедии «Как вам угодно» есть, по примеру Лоджа, злой герцог, изгнавший своего доброго брата, законного правителя страны. Последний укрылся со своими приближенными в Арденнском лесу, где они живут так же свободно, как Робин Гуд и его молодцы, и где впоследствии их отыскивают обворожительная дочь доброго герцога, Розалинда, и ее кузина Целия, дочь узурпатора, не допускающая мысли, чтобы ее изгнанная подруга отправилась бродить по свету одна. В кругу вельмож, стоящем ступенью ниже княжеского, есть еще злой брат Оливер, злоумышляющий на жизнь своего доброго брата. Этот младший брат, Орландо — герой, столь же скромный и привлекательный, как и храбрый; он и Розалинда с первого взгляда полюбили друг друга, и на пространстве всей пьесы она мистифицирует его в мужском костюме, оставаясь неузнанной. Для пьесы было бы выгоднее играть ее так, как будто Орландо до некоторой степени догадывается, кто она. Под конец все приходит к благополучной развязке. Злой герцог, раскаявшись, удаляется в монастырь; злой брат сразу (что совершенно нелепо) обращается на истинный путь, когда Орландо, которого он преследует, убивает льва — лев в Арденнах! — угрожающего его жизни, пока он спит. И злодей в награду за свою злобу или за свое обращение получает (не менее нелепо) руку прелестной Целии.
Все это пока безразлично; то есть, для Шекспира это, очевидно, не имело значения, ибо это не попытка воссоздать действительность; это не что иное, как праздник прихоти и остроумия, душевно возбужденного и вибрирующего в чувствах.
Это, прежде всего другого, означает стремление Шекспира, этого великого человека, уйти прочь от неестественной городской жизни, прочь от неправдивых, деловитых, корыстолюбивых, неблагодарных горожан, прочь от лести, фальши и обмана, уйти в деревню, где еще уцелели простые нравы, где легче осуществить свою мечту о полной свободе, и где лес издает такой славный аромат. Там журчание ручейков звучит более сладким красноречием, чем красноречие, практикуемое в городах; там деревья, даже сами камни больше говорят сердцу путника, чем дома и улицы столицы; «там есть нечто хорошее во всем».
В его душе вновь пробудилась любовь к свободным странствованиям, эта любовь, заставлявшая его когда-то бродить с ружьем по земле помещика и манившая его на лоно природы; но в более далекой, более богатой природе, чем известная ему, видит он в своих грезах совместную жизнь самых лучших и умнейших мужчин, самых прекрасных и утонченных молодых женщин в идеально-фантастической обстановке, куда не доходят докучный шум общественной жизни и тяжкие заботы жизни трудовой. Жизнь, проводимая в охоте, в пении, в веселых пирах под открытым небом и в остроумных беседах, и в то же время полная до краев восторженным счастьем любви. И он населяет фантастический Арденнский лес этой жизнью, которую создают его бродяжническое настроение, его стремление шутить и забавляться и его тоска по природе.
Он не довольствуется этим. Он переживает свой сон с начала до конца и чувствует, что даже такая идеальная, никакими правилами не стесненная жизнь не могла бы доставить удовлетворения тому, что образует самое заветное ядро в нем самом, тому причудливому чудаку, живущему в глубине его существа, имеющему дар делаться грустным и сатирическим по поводу всего на свете. И он создает образ Жака из ребра, вынутого из своих собственных недр, вводит этот образ, которого роман не знал, в свою пастораль, и заставляет его проходить по ней одинокого, поглощенного самим собой, угрюмого и нелюдимого вследствие чрезмерной нежности души, мизантропа в силу своего чувствительного и богатого фантазией темперамента.