Щит земли русской

– Мне так думается: помощи ждать нам нет расчета! Князь укрылся за Белгородом, как за надежным щитом, нас же бросил на волю бога и печенегов. Стало быть, и думать о себе надо нам! Пошлем к Тимарю посланцев и скажем, что впустим в крепость его немногим числом мужей. Пусть возьмут пожитки, но даруют жизнь нам и детям. Взяв пожитки, пусть уходят в свои степи. Не этого ли и просил каган с первого дня прихода?

За спиной Вольги кто-то подхватил с радостью:

– Славно молвил!

И еще голоса послышались:

– Слать к Тимарю мужей добрых с посадником в главе! Пусть печенеги возьмут все, но пусть уходят прочь из Руси!

Отец Михайло вытянул шею, будто выше всех быть захотел, и громко крикнул черниговцу в ответ:

– Откройте черниговскому псу ворота! Пусть идет! И пусть несет Тимарю кошель с золотом. Ему есть чем откупиться от неволи. А чем откупятся ратаи да холопы? Что их ждет? Непотребное молвил Глеб!

Вокруг закричали, поддерживая кузнеца Михайлу:

– Секи мечом черниговца, воевода! Секи, пока не сбежал к печенегам и не выдал нашей горькой нужды ворогам!

– На корм его псам голодным! Не сородич он нам теперь!

Но были и другие крики:

– Верно молвил Глеб! Помрем вместе с псами от голода!

– Забыл нас князь Владимир! Одним не устоять против находников. Их тьма, у нас же корма нет совсем!

Крики вихрились над торгом, как вихрится под крышей дым, сбившись у открытого дымника.

– Верно молвил кузнец Михайло! – громко, понемногу успо каиваясь, заговорил воевода Радко. – У черниговского гостя и в Чернигове клети не только мышами полнятся. Нам же надо радеть не только за очаг свой, за детей своих, хотя они нам и дороги. Русь за нами, этого нельзя забывать!

– Мы – для Руси! Почему же Русь не для нас? – кричал все тот же черниговец. – Почему вся Русь не встанет и не придет к Белгороду?

Но воевода отстранил его и заговорил с вече:

– Русь поднять – не Ирпень переплыть, нужно время. А это время князю даем мы, белгородцы… А теперь слушайте мое слово: никто из вас пусть и в помыслах не имеет покинуть крепости! Ворог не узнает о том, что нам тяжко от бескормицы. Всякого, кто попытается оставить Белгород, велю дружинникам бить стрелами!

– А чем кормить будем людей, воевода Радко? – это уже посадник Самсон подал голос.

На помост взбежал ратай Лука и заторопился сказать, волнуясь от собственной смелости:

– В твоих клетях поищем, посадник Самсон! Там и найдем корм воям и белгородскому люду!

– Искал уже Могута у волостелина Сигурда, а пыль одну нашел! Все вывезено! – ответил, а скрыть не мог тревоги, которая отразилась на злом лице, – вон как осмелело Могутово племя! При всем вече грозят клети пограбить! Ну и времена пришли на Русь! – Гордей и я весь припас отдали дружинникам на прокорм.

– Неправду говоришь, посадник, – возразил Лука и повернулся к толпе: – Смотрите, люди, каков я и каков посадник! Он быку подобен, я же – бычий хвост? – голодом съеденное лицо ратая Луки перекосилось от гнева. – Ему да иным мужам торговым осада туги не принесла. Наши последние золотники да резаны в их кису пересыпались за прокорм. Дети мои – как ковыльные стебельки на ветру высохли, сил нет смотреть на них. А старшей, Златы, и вовсе не стало… Что скажешь на это, посадник Самсон?

Посадник в гневе стукнул ногой о помост.

– Не равняйся с княжьим посадником, простолюдин!

Но Лука не дрогнул от грозного покрика.

– Прежде не равнялся и впредь, как уйдут печенеги, равняться не посмею. Знаю, что ратай не друг посаднику. Но в этот день мы перед князем и перед богом все равны! Одной бедой, как лыком, опоясаны! И страдать должны в равной мере! Что лицом переменился? Али речь моя не по нраву пришлась? Стало быть, что-то да утаил себе!

У Вольги от напряжения мурашки колючие побежали по спине, снизу вверх, будто его нагого поставили на растревоженный муравейник. Показалось вдруг, что сейчас разъяренным барсом прыгнет посадник Самсон на худого Луку, сгребет и сломает его, как сгнившее внутри дерево ломает могучий лесной хозяин. И вряд ли кто мог бы сказать, что будет дальше, как нежданно стих над торгом многоголосый гомон и на людей пахнуло холодом тишины, как из свежевырытой могилы…

Лука обернулся к толпе, удивленный. Вольга вытянул шею, привстав на цыпочки, – и вскрикнул. Смерть была совсем рядом. Словно слепая, держа на вытянутых руках грудную девочку, горемычная, шла сквозь расступающуюся толпу белая, как холст. Рута. Безжизненно висели прозрачно-синие, весенним сосулькам подобные, детские ручонки с худенькими пальчиками. Глаза девочки, глубоко запавшие под гладкий восковой лобик, были закрыты.

– Рута… зачем ты здесь? – наконец проговорил Лука тихо. В его голосе слышалось такое напряжение, что казалось – чьи-то руки сдавили горло. – Что с Младой?

Рута подняла к мужу белое лицо, и Лука увидел глаза жены – пустые, без слез глаза. А тихий голос ее услышало все вече:

– Млада с ночи не проснулась… нечем стало мне кормить ее… Вот она и уснула крепко… Навсегда уснула наша Млада.