Щит земли русской

Лука молча принял ребенка на руки, согнулся, словно под непосильной тяжестью, и тихо побрел прочь, в полном безмолвии белгородцев: вот и еще одна жертва печенежского находа… Но только ли печенежской осады эта жертва?

Отойдя несколько шагов от толпы, Лука вдруг распрямился, повернулся к посаднику и громко выкрикнул:

– У меня еще четыре дочери осталось, посадник! И не становись на моем пути, когда я пойду к твоим или Сигурдовым клетям за кормом! Могута ради них на татьбу пошел, да ты неправдой засудил его. Мне ли после Могуты сдержаться?

Посадник Самсон содрогнулся – столько решимости прозвучало в словах ратая Луки, – шагнул вперед, чтобы удержать и тут же наказать непокорного простолюдина. Да не успел и слова в спину уходящему произнести.

На помост неспешно, словно давая всем время успокоиться, взошел торговый муж Вершко, голову обнажил и степенным поклоном приветствовал белгородцев. Торг приготовился слушать.

– Зрим мы крайний час свой, люди белгородские и вы, ратаи, и иные со степи. Вот и смерть заглянула на иные подворья, выбирая пока самых слабых… Стало быть, пришло время всеобщего дележа кормом. – Вершко степенно повернулся к воеводе Радку. – Пришли дружинников ко мне. Пусть возьмут все, что есть из брашны, и снесут на княжье подворье. Кому нужнее, тому и подели, воевода. – И вновь к изумленному вече повернулся: – А кто купу у меня брал в эти тяжкие дни печенежского стояния, тому ту купу я отпускаю безвозвратно. – Снова поклонился и под одобрительные выкрики благодарных людей сошел с помоста степенно и бережно, пропал в толпе.

– Растворяй и ты свои клети, посадник Самсон! – прокричал кто-то из ратаев. – Пришел и твой час делиться кормом! О детях наших подумай. Или ты извергом русичам стал?

Посадник Самсон побледнел, сунулся от отчаявшихся людей и руку к мечу протянул, чтобы устрашить неистовых, но воевода не дал ему меча вынуть, сам заговорил, обратясь к Ярому:

– Бери воев и иди по Белгороду. Где что из корма сыщется, взять тот корм и снести на княжий двор. А начнешь с моего же двора. Никого не обходить стороной. Возьми все в клетях и у волостелина Сигурда! Верно говорил Лука, по-христиански поступил и Вершко: пришел тот час, когда все должно служить не кому-то, но Руси единой. Из того, что сыщется – накормить всех в ночь! И так поступать, на сколько дней хватит собранного.

– Славно молвил, воевода Радко! – прокричал кузнец Михайло. Его шумно поддержали ратаи и белгородцы. Но не всем такое решение воеводы пришлось по сердцу.

– Это татьба, воевода Радко! – вспыхнул от гнева посадник Самсон. – Новый закон не велит входить в чужую клеть!

– Стыдись молвить такое, посадник Самсон, – негромко, с укоризной сказал воевода, и лицо его покрылось румянцем не остывшего еще гнева. – Бог неба велит помогать ближнему, а не о корысти думать. А теперь нам самые близкие они все, – и воевода Радко широкой ладонью сделал круг, словно охватывая все вече. – Если же князь Владимир решит, что я – тать, пусть сам и судит меня за это. И двор мой тогда будет тебе за убыток. Мне теперь важно Белгород сохранить и печенегов удержать перед собой, не пустить к другим городам. Не о себе, как видишь, радею – о людях!

– Знать, справим сегодня сытую тризну по себе же! – выкрикнул чей-то недовольный голос за спиной воеводы.

– Тризну надо готовить ворогу, а не о своей смерти помышлять! – снова озлясь, не обернувшись даже, ответил воевода Радко. – Если сил нет больше с мечом выйти в поле – знать, нужна хитрость! Об этом думать надо, а не умирать раньше своего часа! – вновь повторил Радко.

Белгородцы заговорили, расходясь с веча, но теперь уже спокойно и рассудительно, без криков и кулаков над головами. Недовольный посадник смирился – за воеводой была сила – и пошел вместе с Ярым открывать клети.

После веча воевода Радко пришел навестить Янка, а заодно со старейшиной Воиком поделиться тревогой. Старейшина сидел на колоде во дворе, грелся на солнце, закрыв веками воспаленные от постоянной пыли глаза – какое еще дело могло быть в такие годы? Закряхтел было, поднимаясь, но воевода положил на плечо ему тяжелую ладонь, сказал негромко:

– Сиди, старейшина Воик, не утруждай себя лишний раз, – и сам присел рядом на теплую колоду, вытянув ноги по высох шей траве, рассказал, что и как было на торге.

– Что же ты хотел, воевода? – ответил старейшина. – Сыздавна ведется так: муж, видя смерть рядом, прежде всего о детях думает, о продолжении своего рода… Выходит, что пришел крайний день, коли заговорили люди о том, чтоб своею гибелью детей спасти. Только главное забыли в печали – эти дети уже не продлят рода свободных русичей, но станут рабами в чужих краях.

Старейшина умолк, опустил глаза под ноги, потом внимательно посмотрел на Вольгу, будто тот мог что-то подсказать в такую минуту. «Должно, страшится старейшина, чтобы и мы с Вавилой не попали в печенежский полон», – догадался Вольга. Он сидел рядом с Васильком на пустой телеге, не спуская глаз со старейшины и воеводы. Сидели и слушали, как же порешат быть дальше главные мужи Белгорода?