«Ты супруга германского офицера, поэтому примешь мои слова так же стойко, как ты стояла на платформе, провожая меня на Восток... Это мрачная борьба в безнадежной обстановке... Я не могу отрицать моей личной вины. Я не хочу избегать своей ответственности и думаю, что жизнью отплачу долг. Я не боюсь, только скорблю, что не могу дать лучшего доказательства мужества, чем погибнуть за это бесполезное, если не сказать преступное дело».
«...Только не тревожь меня добронамеренными советами. Легко давать прекрасные советы, но сейчас они бесполезны. Нужно было действовать в 1932 году, ты прекрасно знаешь это. А мы упустили момент. Десять лет назад дело можно было сделать избирательным бюллетенем.[20]Теперь это будет стоить жизни...»
«Никто больше не убедит меня, что умирают со словами «Германия» или «хайль Гитлер!» на устах. Многие умирают, но последние слова «мама», или имя кого-нибудь близкого, или мольба о помощи... Я видел сотни погибающих, многие из них принадлежали, как и я, к «гитлерюгенду», однако все они, если еще могли говорить, взывали о помощи или выкликали имя кого-нибудь, кто в любом случае не мог им помочь. Фюрер обещал вызволить нас отсюда, нам сообщили об этом, и мы твердо верили. Даже сейчас я верю, ибо я должен чему-то верить. Поэтому, Грета, оставь мне мою веру, всю мою жизнь, по крайней мере, восемь лет я верил фюреру и его слову. Ужасно, как в нем сомневаются здесь, и стыдно слушать, что о нем говорят, и не возразишь — у них факты...»
«...Я искал бога в каждой воронке, в развалинах каждого дома, везде, в каждом товарище, в моем окопе и в небе... Бог нигде не проявил себя. Нет, отец, бога нет. Он существует только в молитвах, в песнопениях пасторов, в звоне колоколов, но не в Сталинграде».
«Это конец. Еще одна неделя, и игра окончена. Говорить о причинах ныне нет смысла. Я только могу сказать следующее: не нам объяснять обстановку, а тому человеку, который несет ответственность за нас... Берегитесь, чтобы еще большая катастрофа не постигла страну...»
«Я все еще цел, сердце бьется почти нормально, дюжина сигарет, позавчера ел похлебку, сегодня добыл банку консервов (вытащил из контейнера, сброшенного с самолета), теперь каждый снабжается, как может. Поплевываю в бункере, топлю мебелью. Мне 26 лет, я один из тех, кто любил орать «хайль Гитлер!» вместе со всеми, а теперь подохну как собака, либо попаду в Сибирь...»
Отослал в Германию свое последнее письмо и командующий окруженной армии. Паулюс адресовал письмо жене.
Оно лаконично, генерал-полковник видел бесславный конец своей армии, смирился с ним: