Щит

Я мигом оказалась на ногах, выпустила из рук юбки, запрыгнула на нары и вжалась спиной в стену:

— Кро-о-ом?

— Иду, — обреченно вздохнул Меченый, повернулся ко мне лицом, неторопливо подошел к нарам, сел и… протянул мне свою правую руку!!!

Я вцепилась в нее, как утопающий — в протянутый ему шест, и благодарно улыбнулась.

Слушать жуткие вопли пытаемого, сжимая широченную ладонь Крома, было терпимо. Поэтому все время экзекуции я тряслась не столько от ужаса, сколько от холода и от воспоминаний, вызванных прикосновением к руке моего майягарда:

Я — на руках Крома. В мокрой и от этого почти прозрачной нижней рубашке. Над его головой мелькают еловые лапы и куски серого, затянутого тучами неба. Неприятно ноет пораненная стопа. От непрерывной тряски слегка мутит. Спину и ноги под коленями обжигает жар Его рук, правый бок плавится от тепла Его груди и от ударов Его сердца, а лицо вспыхивает в такт Его дыханию…

Я — в лесу. На поляне рядом с догоревшим костром. Медленно снимаю с себя мокрую рубашку и роняю ее на усыпанную хвоей землю. Взгляд не отрывается от темной, почти черной черты — куска будущей руны, — нарисованной в пепле, а душа бьется раненой птицей, не желая расставаться с телом. Бездушный стоит передо мной и смотрит. Не отрываясь. На мою бесстыдно обнаженную грудь, на ноги и низ живота…

Лес… Охотничий домик… Я лежу на ложе… Кром добивает раненых лесовиков… Приподнимаюсь на локте, убираю с лица слипшиеся волосы… и натыкаюсь взглядом на свою обнаженную грудь, заляпанную кровью и слюнями. Непонимающе пялюсь на обрывки нижней рубашки, приклеившиеся к животу, и вдруг понимаю, что вижу себя всю! От груди и до середины бедер…

Вспоминать прошлое было… волнующе. Поэтому, когда у меня над ухом раздался голос Крома, я с большой неохотой открыла глаза и не сразу поняла, что он мне говорит:

— Не прижимайтесь к стене, ваша милость! Она — каменная и вытянет из вас все тепло…

Поняла. Оценила звучащую в голосе заботу. Послушно отодвинулась от стены и… чуть не застонала от удовольствия, почувствовав плечом обжигающе горячую руку Меченого!

Ощущения от обычного, в общем-то, прикосновения оказались такими сильными, что я на мгновение перестала соображать и пришла в себя только тогда, когда почувствовала, что обнимаю сидящего рядом мужчину!

«Мамочка!!!» — подумала я и… залепетала:

— Ты такой теплый! Можно, я об тебя немножечко погреюсь?

Он вздрогнул. Но вырываться, к моей безумной радости, не стал. И правильно — для того, чтобы расцепить мои объятия, ему бы, наверное, пришлось переломать мне все пальцы.

Услышав звук шагов, раздавшийся со стороны лестницы, я покраснела до корней волос и торопливо отодвинулась на край нар. Кром тут же сдвинулся к противоположному и, кажется, облегченно перевел дух. Я вспыхнула от обиды, закусила губу и в очередной раз обозвала себя дурой: пока я млела от удовольствия, он — терпел!

Выпрямилась, прогнула затекшую спину, вскинула голову и холодно посмотрела на Крома.

Он этот взгляд поймал, мельком посмотрел на мои колени и помрачнел.

Я задрала подбородок еще выше, потом расправила смятые кружева на груди и левом рукаве, прикоснулась к волосам и выдвинула подбородок: да, моей «прической» можно было пугать детей, но я была не дома, а в тюрьме!

Тем временем за решеткой нарисовалась высоченная фигура в цветах Рендаллов со здоровенной корзиной наперевес.

— Обед, ваша милость! — забыв поздороваться, сообщил воин. Потом, вспомнив о правилах поведения в тюрьме, приказал Крому встать, подойти к дальней стене и упереться в нее руками.

Повара графа Рендалла постарались на славу — тем количеством пищи, которое они мне прислали, можно было накормить троих-четверых сильно оголодавших мужчин. Мужчиной я не была, поэтому обошлась одним куском жареного мяса, сдобной булочкой и половинкой яблока. А потом рыкнула на Крома, пытавшегося изображать сытость:

— Ешь, а то отощал так, что смотреть страшно!