Щегол

Позвоню-ка, подумал я. Почему бы и нет? Я еще не совсем протрезвел, поэтому и решил, что идея неплохая. Но телефон все звонил и звонил. Наконец, после двух или трех попыток, после унылого получаса перед теликом — тошнота, пот градом, в желудке какой-то ад, перед глазами канал «Погода», на дорогах гололедица, холодный фронт переместился к Монтане — я решил позвонить Энди и пошел на кухню, чтобы не разбудить Бориса. Трубку сняла Китси.

— Мы не можем сейчас говорить, — торопливо выпалила она, когда поняла, кто звонит, — мы опаздываем. Мы идем ужинать.

— Куда? — спросил я, моргая. Голова по-прежнему болела так, что даже стоять было тяжело.

— К Ван Нессам, на Пятую. Это мамины друзья.

Издалека несся еле слышный вой Тодди, рык Платта: «Отвали от меня!!!»

— А Энди на пару слов можно? — спросил я, уставясь в кухонный пол.

— Нет, правда, мы… Иду, мам! — прокричала она, а мне сказала: — С Днем благодарения!

— И тебя, — ответил я, — передавай всем от меня привет.

Но она уже бросила трубку.

21

Мои страхи насчет Борисова отца слегка поулеглись после того, как он тогда взял меня за руки и поблагодарил за то, что я присматриваю за Борисом. Да, мистер Павликовский («Мистер!» — ржал Борис) мужик был жутковатый, это правда, но теперь я даже думал, что, может, не такой уж он и ужасный, как кажется. На неделе после Дня благодарения мы дважды после школы заставали его на кухне — он бормотнет только пару вежливых фраз, закидываясь водкой и утирая салфеткой взмокший лоб, его русые волосы намазаны каким-то маслянистым кремом и кажутся темными, а из раздолбанного радиоприемника разносятся на всю кухню русские новости. Но как-то раз, вечером, когда мы вместе с Поппером, которого я привел домой к Борису, сидели внизу и смотрели «Зверя с пятью пальцами» — старый фильм с Петером Лорре, входная дверь вдруг с грохотом распахнулась.

Борис хлопнул себя по лбу.

— Черт!

Я и опомниться не успел, а он уже всучил мне Поппера, схватил меня за воротник, рывком поставил на ноги и вытолкнул в сторону черного хода.

— Чего?..

Он махнул рукой — пошел!

— Собака! — прошипел он. — Отец его убьет. Быстрее!

Я промчался через кухню и — тихо-тихо — выскользнул через заднюю дверь. На улице было очень темно. В кои-то веки Поппер не издал ни звука. Я опустил его на землю — знал, что он не отстанет, и прокрался к незанавешенным окнам гостиной.

У отца в руке была трость, раньше я его с ней не видел. Грузно опираясь на нее, он прохромал в ярко освещенную комнату, будто актер — на сцену. Борис стоял, обхватив себя руками, скрестив их на щуплой груди.

Они с отцом ссорились — точнее, отец что-то сердито ему говорил. Борис смотрел в пол. Волосы свисали ему на лицо, так что виден был только кончик носа.

Вдруг, вскинув голову, Борис резко что-то ответил и развернулся, чтобы уйти. И тут — с такой злобой, что я едва понял, что происходит — отец Бориса вскинулся, как змея, огрел тростью Бориса промеж лопаток и свалил его на пол. Не успел Борис встать — он упал на четвереньки, — как мистер Павликовский пинками повалил его обратно, а потом схватил за рубашку и рывком поставил на ноги. Визжа и вопя что-то на русском, он принялся хлестать его по щекам красной, унизанной кольцами рукой. А потом, отшвырнув Бориса в центр комнаты — у того аж ноги подкосились, с силой приложил его по лицу скругленным концом трости.

В шоке я попятился от окна, оторопев настолько, что споткнулся о мешок с мусором и упал. Перепугавшийся от шума Поппер носился туда-сюда и визгливо подвывал. Пока я в панике барахтался там, пытаясь встать на ноги — под грохот консервных банок и пивных бутылок, — дверь распахнулась, на бетон выплеснулся квадрат желтого света. Я скорее-скорее поднялся на ноги, подхватил Поппера и рванул с места.

Но это, к счастью, был Борис. Он догнал меня, схватил за руку и потащил дальше по улице.

— Господи, — сказал я, притормаживая, пытаясь оглянуться. — Что вообще случилось?

Позади хлопнула входная дверь Борисова дома. Мистер Павликовский стоял в дверях, спиной к свету, и, одной рукой держась за косяк, тряс кулаком и орал что-то по-русски.

Борис тащил меня за собой.

— Давай, пошел!

Мы мчались по темной улице, шлепая подошвами по асфальту, до тех пор пока голос его отца не смолк вдали.

— Мать твою, — вырвалось у меня. Мы свернули за угол, и я перешел на шаг. Сердце колотилось, перед глазами все плыло, Поппер хныкал и пытался вывернуться у меня из рук, я опустил его на землю, и он заметался кругами вокруг нас. — В чем дело-то?

— Ай, ни в чем, — отчего-то весьма бодро ответил Борис, с влажным хлюпающим звуком вытерев нос. — Буря в стакане воды, как говорят у нас. Он до чертиков просто.

Я согнулся пополам, уперся ладонями в колени, хватал ртом воздух.

— Злой до чертиков или пьяный до чертиков?

— И то, и другое. Хорошо, хоть он Попчика не видел, а то не знаю, что бы было. Он считает, что животным место на улице. Смотри, — сказал он, показывая мне бутылку водки, — смотри, что у меня есть. Стырил, когда убегал.