Щегол

Я встал, пошатываясь, покрывшись холодным потом, и добрел до ванной, где в один-два мощных приступа — уперевшись рукой в стену — вывернул все, что было в желудке, в унитаз. Слышно было, как ржет Борис в соседней комнате.

— Два пальца в рот! — крикнул он, и что-то еще потом, что я упустил, потому что вновь содрогнулся от рвоты.

Когда все прошло, я пару раз сплюнул, затем утер рот тыльной стороной ладони. В ванной был ад: из душа капало, дверцы нараспашку, на полу навалены чавкающие водой полотенца и окровавленные тряпки. Зябко поеживаясь после приступа тошноты, я зачерпнул ладонями воды из-под крана, попил, поплескал себе в лицо. Мое гологрудое отражение в зеркале было сгорбленным, бледным, губа, которую мне накануне разбил Борис, раздулась.

Борис все так же лежал на полу, обмяк, прислонившись головой к стене. Когда я вернулся, он приоткрыл здоровый глаз и усмехнулся, глядя на меня:

— Получше?

— Пошел в жопу! Даже, сука, не говори со мной!

— Поделом тебе. Говорил, не дури с этим стаканом.

— Говорил?

— Совсем не помнишь? — он потрогал языком верхнюю губу, проверил, не кровит ли она снова. Теперь, когда на нем не было рубашки, видны были все зазоры у него между ребрами, все застарелые следы от побоев, краснота загара, расползавшаяся по груди. — Стакан на полу, о-о-очень дурная идея. К несчастью! Говорил тебе, не ставь его там. Теперь беда будет.

— Не надо было мне водку на голову лить, — сказал я, нащупал свои очки и затем вытащил из общей кучи грязной одежды на полу первые попавшиеся штаны.

Борис ущипнул себя за переносицу, рассмеялся:

— Да я помочь тебе хотел. Капелька бухла — и сразу лучше.

— Да уж, огромное тебе спасибо.

— Я правду говорю. Если ее потом не сблевать обратно. Голова проходит сразу, как по волшебству. От отца моего толку мало, но вот этой, очень толковой вещи он меня научил. А лучше всего, если есть холодное пивко.

— Ну-ка, поди сюда, — сказал я. Я стоял у окна и глядел на бассейн под окнами.

— А?

— Поди, погляди. Хочу, чтоб ты это увидел.

— Ну просто скажи, что там, — промямлил с пола Борис. — Неохота вставать.

— Уж придется.

Внизу было настоящее место преступления. На каменной дорожке, ведущей к бассейну, — полоса кровавых брызг. Вокруг беспорядочно раскиданы, разбросаны ботинки, джинсы, промокшая от крови рубашка. На дне бассейна, в самом глубоком месте, плавал прохудившийся Борисов ботинок. И самое ужасное: на отмели, у ступенек, колыхалась жирная пена блевотины.

24

Без особого усердия повозив туда-сюда пылесосом для бассейна, мы уселись на кухне — курили отцовские «Вайсрой», болтали. Был почти полдень — и думать поздно о том, чтоб пойти таки в школу. Борис — расхристанный, весь какой-то взвинченный, рубашка сваливается с плеча, хлопает дверцами шкафчиков, сокрушается, что нет чая — заварил нам отвратительного кофе, вскипятив на русский манер перемолотые зерна в кастрюльке.

— Нет-нет, — остановил он меня, когда я налил себе кофе в обычного размера чашку. — Очень крепкий, очень мало надо.

Я отпил, поморщился.

Он окунул в кофе палец, облизнул его.

— Хорошо бы печенья.

— Издеваешься?

— А хлеба с маслом? — с надеждой спросил он.

Я сполз с кухонной стойки — аккуратненько, потому что голова болела по-прежнему, порылся в ящиках и в одном наконец нашел сахар в пакетиках и пачку кукурузных чипсов, которые Ксандра притащила из бара.

— Жесть, — сказал я, взглянув на его лицо.

— Чего?

— Что это тебя отец так.

— Да ничо, — промычал Борис, наклонив голову так, чтоб получилось засунуть чипс в рот целиком. — Однажды он мне ребро сломал.

Наступило долгое молчание, потом я сказал, просто потому, что больше не знал, что сказать:

— Ну, сломанное ребро — это не так уж страшно.

— Не, но больно. Вот это, — он задрал рубашку и показал мне, какое ребро.

— Я думал, он тебя убьет.

Он поддел меня плечом:

— Ай, я его нарочно разозлил. Огрызнулся. Чтоб ты смог Попчика оттуда увести. Слушай, нормально, — покровительственно добавил он, потому что я так и стоял, вытаращившись на него, — да, вчера ночью он рвал и метал, но когда он меня увидит, ему будет очень стыдно.

— Может, тебе тут какое-то время пожить?

Борис отставил руки назад, откинулся, снисходительно усмехнулся:

— Да не волнуйся. Бывает у него депрессия, вот и все.

— А-а… — В сдобренном «Джонни Уокером» прошлом, отец — со следами рвоты на сорочках, под звонки разъяренных сослуживцев, иногда даже со слезами на глазах — валил все свои приступы бешенства на «депрессию».

Борис рассмеялся — казалось, ему было по-настоящему смешно:

— И чего? Тебе что, самому иногда грустно не бывает?

— Его в тюрьму надо за такое.

— Ой, да ладно. — Борису надоел его мерзкий кофе и он полез в холодильник за пивом. — Отец, ну да, характер у него тяжелый, но он меня любит. Когда уезжал из Украины, мог меня вообще соседям оставить. Как было с моими друзьями, Максом и Сережей, Макс потом оказался на улице. Кроме того, если ты так думаешь, то и я тогда сам тоже должен сидеть в тюрьме.

— То есть как?

— Я один раз пытался его убить. Серьезно! — сказал он, когда увидел, как я на него гляжу. — Пытался!

— Не верю.