Шарм

Мне тошно от этого, почти так же тошно, как и от сознания того, что мы ничего не можем сделать. Не можем противостоять Суилу.

– Что же теперь будет? – спрашивает Кауамхи, вытирая слезы со щек. – Когда он пройдет через барьер и изменит события, произошедшие сотни лет назад, что это будет значить для нас?

– Не знаю, – отвечаю я, качая головой. – Возможно, ничего, а возможно, очень многое. Я понятия не имею, действуют ли события, происходящие в одном мире, на другой.

На лице Кауамхи отражается сомнение, но Луми впервые за все это время отрывает глаза от тела Оребона.

– С нами не случится ничего, – тихо произносит он. – Но как насчет вас? Вы не из нашего мира, и ваше существование зависит от того, что происходило в вашем мире. Что, если он изменит там что-то такое, что в конечном итоге поменяет всю вашу жизнь – или сделает так, чтобы вас вообще не существовало?

Глава 123 Встречай все с улыбкой и благостью

– Хадсон –

Поначалу слова Луми не доходят до меня, потому что я думаю обо всем, что запорол за прошедший год, обо всех ошибках, которые совершил.

Мне надо было настоять, чтобы Дымка осталась сегодня в гостинице.

Я знал, что сюда явится драконша, знал, что она разъярена и опасна. Я не имел права разрешать Дымке выйти в город, как бы она ни настаивала.

Я должен был раскусить Суила.

Послушав, как он пытается оправдать свои поступки, я ясно вижу, что он настоящий социопат. Я всегда видел, что он самовлюбленный нарцисс – это очевидно любому, – но до сегодняшнего вечера я не осознавал, насколько он себялюбив.

Мне не следовало соглашаться, чтобы в нашей схватке с драконшей приняли участие трубадуры.

Да, я знаю, что они хотели помочь, но у них же нет никаких сверхъестественных способностей. К тому же у Луми и Оребона есть ребенок, и они не просто люди, они родители. Они были такими легкими мишенями – сначала едва не погиб Луми, потому что я был не готов к тому, что драконша схватит его. А затем погиб Оребон, потому что я был недостаточно проворен – и потому, что я не предугадал, что собирается сделать Суил.

Я должен был это предвидеть.

Я должен был все это предотвратить.

И теперь погибли трое – женщина, которая попыталась спасти Луми, Оребон и Дымка. Только что они были живы – и вот их уже нет, и я не сделал ничего, чтобы их защитить.

Не попытался их спасти.

– Я люблю тебя, – шепчет Грейс, и мне хочется спросить ее почему.

Я подвел ее. Я подвел всех. И из-за этого погибли люди. За что вообще можно меня любить, если я не способен предугадать такое?

– И зря, – говорю я ей, высвободившись из ее объятий. Я знаю, она пытается утешить меня, но каждый ее поцелуй, каждое ее объятие, каждое ласковое слово, которое она шепчет, напоминает мне, что я этого не достоин. Напоминает мне, что со стороны Грейс это благотворительность, несмотря на то, что я принц вампиров.

– Не говори так, – отвечает она, до нее наконец доходит мой намек, и она опускает руки.

Мне больше нечего ей сказать, так что я с ней не спорю. А просто молчу и смотрю на красную ленту Дымки.

Так лучше. Я так облажался, что ничего не могу предложить Грейс. Погибли люди, потому что я не смог собраться, потому что я был слишком зациклен на том, чтобы быть счастливым. Впервые в жизни. Я расслабился, утратил бдительность, начал верить в гребаные сказки, и вот теперь… теперь те, кто доверял мне, погибли.

Дымка погибла. Боже. Дымки больше нет.

Она хотела от жизни одного – быть рядом со мной. Любить меня.

И я должен был защищать ее. Оберегать ее.

Но я подвел ее.

Я подвел всех.

Грейс обнимает меня снова – она продолжает говорить со мной, целовать меня и извиняться, хотя ей абсолютно не за что просить прощения. Ведь это сделала не она. Это сделал я.

Я начинаю погружаться в глубину своего естества, как делал, когда находился в гробнице. Пытаюсь очистить свой разум от всех мыслей, пытаюсь заставить себя уплыть прочь. Если мне удастся просто исчезнуть, то я больше не буду чувствовать себя так, как сейчас. Чувство вины, боль и ярость просто рассеются, превратятся в ничто, как и я сам.

Мне это почти удается, я уже чувствую ту необычную слабость, которая всегда охватывала мое тело перед тем, как все случалось. А также пустоту и прекращение боли, которые делают дезинтеграцию такой приятной – это может длиться месяц, год или дольше.

Я закрываю глаза и пытаюсь довести дело до конца. Но прежде чем мне это удается, Грейс берет в ладони мое лицо, и ее голос доходит до самых глубин моей души.

– Я знаю, что ты делаешь, Хадсон, – говорит она, – и так нельзя. Сейчас все не так, как тогда. Это не выход.

Я качаю головой и пытаюсь отгородиться от ее слов, но у меня ничего не выходит – потому что она очень настойчиво старается завладеть моим вниманием. И это ей удается – потому что это Грейс, моя Грейс, и у меня никогда не получается игнорировать ее.

Ее руки обнимают меня еще крепче, удерживая меня здесь, хотя в эту минуту мне ужасно хочется просто уплыть прочь.