Шарлотта Исабель Хансен

После того как Ярле попалась на глаза на письменном столе Роберта Гётеборга книга Бахтина, ему пришла в голову грандиозная, по его собственному мнению, мысль устроить карнавал, и он начал размышлять о том, как бы он мог, так сказать, творчески переработать дух мысли Бахтина о высоком и низком, о детронизации власти и стирании граней между сословиями и применить это мышление в своей обычной каждодневной деятельности, и да, почти как политическое действие. И тут его вдруг озарило: вот это идея! Просто грандиозная идея! И вот когда Ярле пришла в голову эта «полифоническая идея», как он сам называл ее, то он всецело отдался размышлениям о том, кем же должны переодеться разные приглашенные.

Все они узнали об этом буквально в последнюю минуту, но все приняли приглашение с радостью — Роберт Гётеборг, перейдя на родной шведский, восторженно приветствовал «эту оригинальную идею, этот бахтинский праздник», а Хассе прищелкнул пальцами на обеих руках: «Блестяще: высокое, низкое, кто есть кто, становление неожиданных дискурсов — блестяще, Ярле, блистательно!» — все, кроме Арилля, которому все это показалось грубым травестированием всего Бахтина и который и вообще-то никогда и не видел в идеях или приглашениях ничего иного, как необходимость напрягаться. Какие же костюмы выбрать для всех этих, таких разных людей? Ярле полагал, что маскарадный костюм должен отражать личность переодетого. Или переодетой. И в том смысле, как человек сам себя видит и кем он хотел бы быть, и одновременно в том смысле, что таким образом будут складываться совершенно новые, как хорошо сказал Хассе, прямо в точку — дискурсы. А что карнавал — это всего лишь карнавал, как, похоже, представлялось маме в ее незамысловатом мирке, так это можно списать на счет ее собственной простоты. Интересно, что придумает Грета? Если переодевание к карнавалу связано также и с самопознанием, думал он, своего рода театрализованным представлением собственной личности, то он вполне мог бы сказать, что и его собственный выбор роли полицейского несет символическую нагрузку. Он стал отцом. Он предпринял выбор, который должен был сигнализировать порядок и надежность, ведь что может служить лучшей и во всем мире понятной метафорой роли отца, чем фигура полицейского? Что мама захотела одеться клоуном, отражало все ее мировоззрение, и ему ее выбор показался и точным, и забавным. Клоун, думал он, это и трагическая, и комическая фигура, поставившая себе целью в жизни заставить людей улыбнуться. В этом вся мама. Это квинтэссенция — если он мог отважиться на использование столь редукционистского понятия — того, в чем заключалась мамина жизнь. И именно это она и хочет донести до Лотты: мы должны улыбаться. А что маленький Даниэль захотел быть Бэтменом, так это вполне естественно — все маленькие мальчики хотят быть супергероями. Сам он выбрал для Лотты костюм Энни не только потому, что ей так уж нравилась эта везучая сиротка, но еще и потому, что, ему казалось, можно было провести тонкую параллель между ним самим и Лоттой, с одной стороны, и папашей Ворбаксом[26] и Энни — с другой; в одно и то же время и реальную, и глубоко функциональную параллель. Но вот Грета? Что захочет выбрать для презентации своей личности столь нескладно сложенная женщина? Захочет ли она приукрасить себя? Предпримет ли она безнадежно обреченную на провал попытку преобразиться в принцессу или в эльфа? Или она сумеет найти нечто гармонирующее с ее собственной необычной внешностью, оденется ли она колдуньей, ящерицей, какой-нибудь еще рептилией?

— Нам уже пора, наверное? — Сара стерла излишки грима с его щеки.

Он кивнул и посмотрел на Грету, которая раскрашивала лицо сыну:

— Вы как, скоро будете готовы?

— Еще чуть-чуть, — ответила она, — осталось самую капельку.

Неплохо, решил Ярле, разглядывая ее, когда Сара вышла в коридор. Совсем неплохо она оделась. Ей идет этот костюм — белый мех, длинные уши, короткий хвостик. Грета Страннебарм поднялась и вставила в рот большие накладные зубы, Ярле подумал, что ни один кролик никогда так раньше не выглядел.

— Ну что, идем?

Он кивнул.

И Ярле не мог не подумать о том, что как бы неуклюже да и в общем-то прямо-таки уродливо ни была сложена эта барышня, каким бы странным ни могло показаться, что она представляла историю своей жизни как жизнь кролика, и невзирая на то что просто очень смешно было, как она стояла перед ним и разговаривала, слегка шепелявя из-за больших кроличьих зубов во рту, а тело ее формой напоминало огромную, раскачивающуюся на ветке белую грушу, — тем не менее всё в ней оказывало прямо-таки возбуждающее действие.