Шанс, в котором нет правил [черновик]

Арефьев воспользовался советом. В «Инута-я» ничего подходящего по темпераменту не нашлось, но однажды прямо на улице «белая шейка» самого последнего разбора поразила внутренним жаром — и с полным доверием взяла пятирублевый золотой, которыми Арефьеву выплатили последнее жалование. Может, с точки зрения обычного человека ее нечистый халат и нечистое тело того не стоили — но она умела переживать необычайно остро и оказалась вынослива как мул. Это было не то же самое, что напиться крови — но Волков оказался прав…

Однажды вечером хозяйка, низко кланяясь, передала письмо. Некий полковник Уэмура в чрезвычайно церемонных английских выражениях просил о возможности разделить их общество, а также разделить с ними трапезу и музыку, ибо прошлое знакомство было слишком неверным и непродолжительным.

— Ну вот, — пожал плечами Волков. — Теперь мы знаем, как зовут нашу добычу.

— Теперь скорее мы его добыча, — мрачно усмехнулся Арефьев. — Кто у кого в плену-то?

— Ну уж не у него. А поговорить, отчего же не поговорить.

Арефьев подумал, что Волков, наверное, очень одинок. И что к этому тоже нужно готовиться…

Полковник Уэмура прислал за ними экипаж — легкую коляску с запряженным человечком. Жилистый, голоногий японец бежал мелкой трусцой без видимого труда — и даже внутри себя никакого неудобства не испытывал. Странный народ. Волков и Арефьев жались в лаковом коробке, не рассчитанном на европейцев. Остановились над заливом, возле большого двухэтажного дома. Судя по обилию фонарей, доносящейся изнутри музыке и тому цвету-не-цвету, запаху-не-запаху, который Арефьев научился уже различать, дом был того же свойства, что и обиталище пленных русских офицеров — но классом повыше.

Их встретили две совсем уж молоденькие девочки с прозрачно-белыми лицами и провели внутрь, сквозь дом. С той стороны обнаружился маленький очень зеленый сад с цепочкой прудов, в центре самого большого на островке стояла беседка. По зимнему времени к беседке приделали бумажные стены.

Девочки провели Арефьева и Волкова внутрь, приняли у них обувь на крыльце, усадили гостей спиной к картине с красивой надписью и перед каждым поставили крохотный лаковый столик.

Едва они это сделали, в беседку взошел полковник Уэмура. Его сопровождали две женщины. Были они красивы или нет, Арефьев не разобрал сразу, так густо личики набелены; но одеты обе как куколки. Верхние халаты, подпоясанные причудливыми поясами с бантами-подушками на спине, волочились за ними по полу. У одной халат был черный, у другой темно-синий. Подол черного халата украшала вышивка — бурные волны; на синем цвели пионы и хризантемы. Полковник и женщины, опустившись на пол, вежливо поклонились гостям. Девочки немедля принесли третий прибор.

Полковник также носил японское партикулярное платье: широченные штаны, черный халат с коричневыми полосами, а под халатом — еще один, снежно-белый. Поверх всего этого на нем была темно-лиловая шелковая накидка, украшенная спереди двумя маленькими гербами, завязки впереди стянуты замысловатым узлом. Арефьеву показалось, что женщин полковник подобрал, как подбирают цветок к петлице.

Но смотрелись они красиво, радовали глаз, что снаружи, что изнутри. Любопытство, гордость своим мастерством, желание скрасить вечер, почтение и приязнь к своему кавалеру… прекрасное сочетание. И слух радовали тоже.

Голос и у полковника оказался звучным, мелодичным — и все положенные приветствия он произнес легко, радушно и без тени злорадства. Ему и в самом деле была приятна роль щедрого хозяина.

— Могу я наконец узнать имена своих достойных противников? — спросил он, когда девушки начали разливать напитки.

Полковник Уэмура наверняка смотрел списки пленных, подумал Арефьев. И маленький ротмистр понял Уэмуру правильно.

— Волков. Аркадий Петрович Волков.

— Я вижу, вы решились взять птенца, — Уэмура неглубоко поклонился Арефьеву. Поскольку Волков промолчал, Арефьев взял на себя ответ:

— Мою судьбу решил скорей японский снаряд.

Японский снаряд, командование крепости, государь император и господин министр внутренних дел, «маленькая победоносная война», а уж в последнюю очередь Волков. Но не объяснять же это… гостеприимному хозяину.

— Превратности войны, — полковник Уэмура кивнул. Волков явно интересовал его больше, чем волковский «птенец». — Не будет ли дерзостью осведомиться, сколько вам лет?

— Я впервые попробовал крови в тысяча семьсот сорок третьем году от Рождества Христова, — сказал Волков.

— Двадцать седьмой год Кёхо, — быстро перевел в свое летоисчисление Уэмура. — Для ваших лет вы на удивление сильны.

— Благодарю. Могу ли я поинтересоваться возрастом гостеприимного хозяина?

— Ваш покорный слуга вкусил бессмертия в первый и единственный год с девизом правления Гэнряку. По вашему счету — тысяча сто восемьдесят пятый.

У Арефьева в голове как арифмометр щелкнул: год похода князя Игоря на половцев. Ого.