Шалинский рейд

Лечи знал практически наизусть УК и УПК РСФСР, воспроизводил близко к тексту многие постатейные материалы. Был хорошо осведомлен в криминалистике, а криминологию мог бы даже преподавать. Психология преступного поведения, принципы организации и функционирования преступных сообществ были ему известны лучше, чем кабинетным профессорам.

Все это я искренне выпалил дяде вечером того дня, как стало известно о его отставке. Лечи выставил несколько бутылок водки, собрались самые близкие друзья-коллеги; всю ночь мы провожали босса, сидя в его кабинете, во Дворце пионеров. Пили и буянили, не страшась доносов в шариатские суды. Мы все хвалили и превозносили Лечи, особенно я. Под утро я называл дядю уже не иначе как “Профессор”. Так же его стали звать и все остальные.

И это дядю особенно растрогало. Он признался:

– Товарищи мои! Вот я сколько чалился, а приличного имени мне не нашли, ни в крытке, ни на зоне. Звали по имени, по фамилии, или просто – чечен. А вы – Профессор! Это очень хорошее имя, достойное! Прямо под коронацию!

С тех пор это второе имя закрепилось за Лечи. И во время боевых действий его знали уже так: полевой командир Профессор, позывной – “Сокол”.

На следующий день меня ждала предсказуемая новость. Я должен был занять место Профессора. Как заместитель, с приставкой и.о. – исполняющий обязанности. Начальника. Но начальника чего?

Республиканское ведомство переименовали. Не было больше МШГБ, не могло быть и РОШГБ – районного отделения шариатской государственной безопасности. Районное подразделение в структуре МВД должно было называться как-нибудь вроде РОВД или РУВД. Но это было бы совсем как в России. А нашим ичкерийцам хотелось выпендриться. Вот и назвали мою контору – Шалинское управление полиции.

Мне это сразу не понравилось. Что же я теперь, полицай?

Я сидел в кабинете Лечи – теперь уже в своем кабинете, хоть и ненадолго, как окажется, – и делился своими переживаниями с Мусой Идиговым. Он хоть и шариатчик, и дурень смешной, но вроде в стукачестве не был замечен.

– Полиция, милиция – какая разница? Полиция – даже красивее. Как в американских фильмах, – говорил Муса.

– Эх ты, Муса! А еще мусульманин! Ты же знаешь, Америка – главный враг Ислама!

– Да, – вздохнул Идигов, – но фильмы хорошие! И в чем все-таки разница?

– Понимаешь, милиция – это как бы народное ополчение, это когда народ сам вооружается, чтобы охранять порядок. А полицейских вооружает государство, чтобы охранять государственный порядок и саму власть, в том числе от народа. Такая историческая разница. Понятно, что и в СССР милиции давно не было, была полиция. И в России, и у нас тоже. Но все равно, слова – они имеют свою силу, за ними традиция.

В моей речи была пара не очень понятных Мусе слов, но суть он понял и со мной согласился:

– Да, милиция лучше. При настоящем шариате будет не полиция, а милиция! Только настоящая милиция, а не как ОМОН у русских, который свой народ убивает.

***

Я хотел рассказать вам только об одном событии. Хотел рассказать о том, как мы оставили Шали без боя – я начал свою повесть с этого, – и как потом вошли в него. И что случилось из-за этого, после. И почему все именно так произошло.

Ведь я маленький человек. Я не был генералом, не был политиком, даже рядом с ними оказывался редко. Я жил в своем маленьком городе, на самом деле, селе, в Шали. Я видел только то, что происходило в Шали, – и то, не все видел, конечно. Я знаю только этот, Шалинский рейд. И горе, обрушившееся на мой маленький город – нет, это все же село, несмотря на переименования.

И еще я хотел понять, как случилось, что все это произошло со мной. Кто я был до этого, и что осталось от меня после. Ведь я просто – человек, один из многих.

И я не думал, не замышлял объяснить все. Ведь я не мог увидеть год 1999 с высоты птичьего полета – я не был птицей, я был там, внизу.

Если бы я был птицей, ласточкой!

Если бы я мог улететь…

Но я хотел понять: почему? И увидел, что нет ответа в моей жизни, в моей судьбе. И даже в судьбе моего села – нет ответа. Если и есть ответы, то поиск их уводит к судьбам всей Чечни и дальше, к судьбе Империи, СССР. Только там, только поэтому.

Ведь все это случилось не потому, что я в детстве не слушался маму или плохо учился в школе. Я слушался маму. И в школе учился хорошо. Я не виноват!

Но даже если бы я и был отъявленным хулиганом. Я давно уже взрослый.

Это только дети, вы знаете, они во всем винят себя. И когда умирает мать или отец покидает семью, маленький ребенок всерьез думает, что это из-за него, потому что он баловался, капризничал. И он плачет, он обещает вести себя хорошо. Только чтобы мама опять стала живой, только чтобы папа вернулся.

Дети верят, что все зависит от них самих.

Но я уже взрослый. Я не верю.

Меня опрокинуло, смяло, понесло потоком. И теперь я пытаюсь понять: что же это был за поток? И почему.