Шаляпин

«Славянский базар» — заведение благопристойное, чинное, обстановка почти торжественная. Он уже вошел в историю восемнадцатичасовой беседой К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко: здесь 21 июня 1897 года решалась судьба будущего Московского Художественного театра. Бюсты русских писателей строго смотрят на посетителей из простенков второго этажа. Фонтанчик в бассейне легким журчанием приглушает звон посуды. У подъезда — швейцар в сверкающих позументах, более похожий на генерала. В зале — не менее представительный метрдотель. Предупредительные официанты в голубых казакинах снуют между столиками. Есть здесь и отдельные кабинеты — «для компаний», для деловых встреч и бесед.

После обильного завтрака в «Славянском базаре» 12 декабря 1898 года Нелидов ведет Шаляпина на Большую Дмитровку, в московское представительство Дирекции императорских театров. Теляковский предлагает жалованье, в два раза превышающее сумму, которую Федор получает у Мамонтова, и не без коварства намекает на циркулирующие слухи о непрочности мамонтовского капитала. Газеты пишут об этом уже третий год, но совсем недавно, весной, появились сведения о миллионных недостачах в фонде Ярославской железной дороги. Сам собой напрашивался вопрос: сможет ли Мамонтов и дальше содержать свой театр?..

Директор вызвал у певца большую симпатию: любезен, обаятелен, корректен, знает дело, с пониманием выслушал и разделил его суждения о консервативности Большого театра, обещал поддержку его планам:

— Вот мы всё и будем постепенно делать так, как вы найдете нужным!

В тот вечер Теляковский записал в своем дневнике:

«Шаляпин произвел на меня очень хорошее впечатление. Но он еще молод. Торговались долго, хотел подумать, но я думать не хотел и сейчас же дал ему подписать контракт — и только тогда успокоился, когда он подписал. Говорит хорошо, но цену себе еще не знает. Теперь только бы утвердили кабинетом в Петербурге — и сделано большое дело в жизни».

Петербургское начальство упрекнуло Теляковского в расточительности, но контракт все-таки утвердило. Владимир Аркадьевич с досадой замечает: «Нюха нет у этих людей. Мы не баса пригласили, а особенно выдающегося артиста и взяли его еще на корню».

Дни шли за днями, а Шаляпин никак не решался рассказать о случившемся Мамонтову. Впрочем, выступать в Большом театре предстояло лишь в начале следующего сезона, авось за это время все как-нибудь и образуется… Но нет ничего тайного, что не стало бы явным. Уже через неделю в Петербурге у Римского-Корсакова обсуждали сенсационную новость — Шаляпин переходит на императорскую сцену. Стороной об этом узнал и Мамонтов. Теперь, пожалуй, и театр Солодовниковский рухнет, размышляют за столом у Николая Андреевича Римского-Корсакова, говорят, что уйти собираются и певцы — Секар-Рожанский и даже Забела. Обсуждают неудачу, случившуюся на «Псковитянке» в начале сезона: Шаляпин начал свой речитатив, а у Труффи в оркестре зазвучала каватина. Дали занавес. Скандал…

Больно было Мамонтову узнать о намерениях Шаляпина, да еще от третьих лиц. И вместе с тем вряд ли стоит думать, что для него поступок певца был полной неожиданностью. Ведь еще весной 1898 года, 30 апреля, «Театральные известия» сообщили об уходе Шаляпина из Частной оперы, а в июне Савве Ивановичу писали об этом Любатович, Винтер и Кругликова.

«Он (Борис Годунов. — В. Д.) очень хорош в исполнении Шаляпина… Не вздумаете ли поставить, пока у нас служит Шаляпин?» — спрашивает Мамонтова Винтер. Савва Иванович срочно отправил в Путятино Секар-Рожанского, «чтобы совместно с Шаляпиным учить Самозванца». «Очень рад, — отвечает Мамонтову Кругликов, — что Вы утвердились мыслью его („Бориса Годунова“. — В. Д.) ставить… Шаляпин у нас служит последний год, а он мог бы создать в опере кого угодно — и яркого Бориса, и превосходного Варлаама».