Шахта

Сперва попросил прощения за то, что поздно вернул пикап. Он знал, Баш скажет – не надо извиняться. Он постарался отвлечься за работой. Непонятно, ради чего трудился этот муравейник. Как только ты выполнял одно задание, на его месте возникало другое. Даже чтобы перевести дух, приходилось записываться заранее. Баш внимательно смотрел на него.

Джонатан начал издалека:

– Тебе знакомо чувство, когда хочется что-то рассказать, хотя следует держать язык за зубами? Но тебя прямо переполняет, и ты не можешь держать это в себе?

– Камми часто жалуется, что я такой большой и она не может держать меня в себе…

– Да. Конечно. Что ж. То, что произошло прошлой ночью, относится к такому типу историй.

– Давай найдем компромисс, – ухмыльнулся Баш. – Необязательно все рассказывать. Ты можешь ограничиться сочными деталями. Ключевыми эпизодами. А я помогу тебе с работой, чтобы ты сохранил безупречную репутацию. Выглядишь так, будто вот-вот вырубишься и разобьешь лицо о стол.

Джонатан был не в состоянии изображать крутого. Ему требовалась помощь.

– Возьми на себя выверку, – сказал он, вручив Башу пачку листов. – Я вижу слова, но не могу связать их в предложения. – Верстка казалась более посильной задачей. Он принялся упорядочивать водоворот бумажных вырезок, одновременно загоняя беспорядочные мысли в дальний угол мозга. Баш с удовольствием выслушал рассказ о полицейском рейде, обнаженной проститутке, безумии снежной ночью. Джонатан старался почти не касаться темы наркотиков и вдруг с ужасом вспомнил, что в кармане его парки покоится несколько трубочек с веселящим порошком. Прямо сейчас! Эта мысль словно выбила почву у него из-под ног.

– Тебя пучит? – спросил Баш. – Ты только что побледнел как рентгеновский снимок.

– Просто устал. – Он хотел, чтобы его носовые проходы просохли, а черепушка не гудела. Сколько он вчера выпил? И вообще, он ел? Сможет ли очистить кишечник этим прекрасным ослепительным иллинойским утром?

Джонатан никак не мог выбросить Ямайку из головы. Дерзкая и хладнокровная, с аэродинамическими изгибами тела. Светлое воспоминание, навеки запечатленное в прямоугольнике голубоватой воды. Повидавшие многое зеленоватые глаза. Плавные и чувственные движения. Язык, острый для других, но милосердный для Джонатана.

И рот, набитый двенадцатисантиметровым обрубком красной сардельки Баухауса.

Воспоминания о ней сильнее и заслоняют память об Аманде, образ которой постепенно бледнеет. Чувство вины и боль взаимных упреков уходят в прошлое.

Он почти ничего не чувствовал, когда уходил из логова разврата Баухауса. Слишком много странностей за последние сутки. Тыча членом Ямайке в лицо, тучный наркобарон хотел продемонстрировать свое превосходство. Позволяя делать с собой такое, она играла по неизвестным ему правилам. Баухаус держал дамоклов меч над Ямайкой и мог пользоваться привилегией вставлять свой маленький скрюченный отросток между ее сладких губ.

У Ямайки есть этому объяснение. В нем теплился огонек надежды.

И все это время Джонатан думал: «А ты кто такой, чтобы осуждать?» Так как он не мог никого осуждать, решил избавить себя от подобного зрелища. Он взял свои деньги и сбежал, надеясь, что Ямайка сделает то же самое, когда расплатится по счетам.

Вернулся на пикапе в Кенилворт Армс, открыл дверь и рухнул головой на подушку, все еще хранящую ее пряный аромат. Все это сделал на автомате. Затем последовали два часа болезненного сна. Отдохнуть не удалось. Он встал, когда прозвенел надежный будильник. Словно робот, машинально выпил кофе. И заметил кровавый след на ковре.

Джонатан прогнал черного кота… боже, лет десять назад. Кровавые отпечатки лап были достаточно свежие и блестели. Без сомнения, лапы принадлежали коту. Видимо, он пришел, когда Джонатан спал. Дорожка кровавых следов начиналась возле пыхтящего парового воздухонагревателя и огибала раскладушку. Джонатан отследил ее до ванной комнаты. По пятнам и мазкам он представил себе картину передвижений кота: прыгнул с закрытой крышки унитаза на бортик ванны, затем – на оконную раму. Наверное, он зацепился когтями за картон и отогнул его, образовав щель. Через эту щель проскользнул в вентиляционную шахту в поисках еды. Далее последовал долгий и неожиданный полет, завершившийся болью и переломом кошачьих костей. Джонатан отодрал картон. Он все еще был испачкан фекальной жижей, которая высохла и хрустела, как начинка сгоревшего пирога. Крикнул в шахту. Никто не замяукал. Он боялся худшего, но без фонаря что можно сделать?

И он понятия не имел, что стряслось с Крузом.

– Люблю такие рассказы, – восторгался Баш. – Словно статья из желтой прессы. Но твоя история богата на детали. Вряд ли ты мог ее сочинить. – Он не был до конца серьезен, и его лицо выражало сомнение. – Ты прибрался и вытер всю кровь?

– Не было времени. Я не хотел разозлить Капру своим опозданием. Она уже, наверное, высохла. Интересно, что стряслось с котом.

– Отправился в кошачий ад.