Шахта

– «То есть это он виноват?» – дожимал меня Федулов. «Да!» – «Как вы считаете, он это сделал умышленно?» – «А как же иначе? Он не хотел, конечно, чтобы мост развалился, он хотел, всего лишь, пятилетку в четыре года выполнить, прославиться, по службе продвинуться, а вышло вот что». – «Нет, – говорит Федулов с сожалением, – не получается. Потому, что взял он как раз проверенную технологию, пригодность которой подтвердили светила науки. Он не мог им не верить. Вы ведь тоже не возражали против использования этой технологии, сколько мне известно. Может, по-вашему, передовые достижения советской науки вообще нельзя использовать?» – «Нет, – говорю, – почему же? Можно, конечно, использовать. Значит, виноваты те, кто акт испытаний утверждал». – «Академик, член-корреспондент и трое профессоров – они, что, шайка диверсантов?» – «Подмахнули небось не глядя». – «Доказать можете?» – «В обоих экспертных заключениях утверждается, что мост развалился из-за конструктивных ошибок или преднамеренных искажений. Но в чем заключались эти ошибки и искажения, не указано. Обвинения в мой адрес совершенно голословны. В конце концов, мой проект тоже был утвержден на Совете и прошел все экспертизы. Могу вам сказать, что пользуюсь определенным уважением среди коллег». – «Да, – отвечает, – по существу вашего возражения мы уже послали соответствующий запрос. А что до уважения коллег, то ознакомьтесь-ка лучше вот с этим» – и подает мне очередную папку. Читаю и обалдеваю. Там были показания моих коллег, да что коллег – старых друзей. Все они утверждали, что я скрытный, самовлюбленный, неуравновешенный тип. Часто допускал политически сомнительные высказывания, уклонялся от общественной работы, ни с кем не считался, своевольно вносил в чертежи подозрительные исправления, с которыми они категорически не соглашались, а я якобы грубо затыкал им рты. Председатель Совета, тот вообще написал, что проект он завизировал потому только, что я его подло обманул, чуть ли не подпоил. Посему он не исключал, что такой мерзкий тип, как я, вполне мог внести искажения преднамеренно».

– Знаешь, Бородин, – задумчиво проговорил Петр Иванович, – на месте этого Федулова, я бы на этом этапе направил дело в суд, не дожидаясь никаких еще заключений. Видимо, были у него все же сомнения. Вероятнее всего, он не вполне еще уверен был, что ты преднамеренно тот мост из строя вывел, хотя…

– Вот-вот. Но меня ждал еще один, самый сильный удар. Моя дорогая женушка сама явилась в прокуратуру и заявила, что я неоднократно делал антисоветские заявления, а она, такая наивная, будто бы не понимала тогда, а то бы сразу сообщила куда следует. А теперь у нее раскрылись глаза, и она совершенно уверена, что мост я нарочно неправильно спроектировал. Поэтому она знать меня не желает и уже со мной официально развелась. Так-то. У меня, кроме нее, никого на свете не было, родители умерли давно.

– Да, брат, жены – они такие суки, – ухмыльнулся Петр Иванович, – иной ругнется по дурости или сболтнет что, не подумав, а она все слышит! Потом приревнует или еще что – и на́ тебе, заявление строчит по всей форме. У нас это очень распространенное явление. А что тут сделаешь? Сознательная гражданка доводит, значит, до сведения. Ты с ней и так и эдак – нет, стоит стерва на своем!

– А вы небось и рады, – ляпнул Евгений. Пить он не умел.

– Всяко бывает, честно тебе скажу. Иногда товарищи формально подходят. А некоторые принципиально считают: раз ты чего спьяну тявкнул, значит, действительно враг в глубине души.

– Так далеко можно зайти!

– Согласен, Жень, только заметь, в смысле морали люди у нас в органах НКВД самые чистые по сравнению с остальными. Кстати, пить тебе больше не надо.

– На-ка, погрызи, – Сергей Маркович подал Евгению соленый огурец, – а я, с вашего разрешения, продолжу.

Евгений мрачно грыз огурец и думал о жене. В голову лезла всякая дрянь. Он вспомнил, что много кого ругал, а она только успокаивала, но сама никогда… Прогнать эти мерзкие мысли никак не удавалось.

– Дошел я, можно сказать, до ручки. Спать совсем перестал, от собственной тени шарахаться начал. Тогда меня на некоторое время в Кресты перевели. Двадцать пять человек в камере. Духота. Никто друг с другом не разговаривает. Кто сидит, тупо уставясь в одну точку, кто – словно бы бредит. Да и я, верно, особо не выделялся. Просидел там два месяца почти. Остальной контингент за это время несколько раз сменился. Я уж думал, забыли обо мне. Но одним прекрасным утром вызывают с вещами и везут опять к Федулову.

– Жена тебе, что, и передач не носила?

– Нет. Небось вспоминать обо мне не хотела. Я так понимаю, своим заявлением она от конфискации имущества себя обезопасила.

– Ловкая дамочка, – объявил Евгений, наливая себе нарзану. Все-таки на его Наташку такие штучки были совершенно не похожи.